Нашли ли они его? Конечно, они не рылись в моих ящиках. А даже если б нашли, стали бы они вообще его читать?

Я обвожу ногтями свои инициалы, выгравированные на лицевой стороне дневника. Быстро перелистываю страницы, небрежно написанные буквы мелькают перед глазами – и что-то падает на пол. Трое сияют от счастья, глядя на меня.

Фотография. Которую мы сделали за день до того, как он ушел.

Три года назад, в то утро, Эйден спустился вниз, одетый и готовый отправиться в командировку. В костюме-тройке он выглядел привлекательно. Эйден обнял меня, грубовато чмокнул в висок, и Фрейя засеменила к нему. Она бросилась к его ногам, и гортанный смех Эйдена заполнил кухню, когда он подхватил ее на руки. Видя, что дочь смотрит на него с обожанием, я достала свой телефон и, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, сфотографировала нас всех троих. После того как Эйден ушел от меня, я распечатала этот снимок и целыми часами, день за днем, смотрела на него, пытаясь мысленно вернуться в прошлое, чтобы пережить это снова: Эйден улыбается мне, положив ладонь на мою талию, Фрейя хихикает и в восторге размахивает руками.

Я поднимаю фотографию с пола и осторожно кладу ее между страницами.

Нужно спрятать дневник.

Я подхожу к краю своей кровати и опускаюсь на колени. Схватившись за нижнюю часть изголовья, тяну ее твердо, но медленно, осознавая, что грохот отдается по полу. Просовываю плечо в щель и толкаю, постепенно отодвигая кровать от стены, пока не освобождаю достаточно места, чтобы открыть потайную дверь. В детстве мы с Хелен играли в прятки, и я спряталась внутри – ей потребовалась целая вечность, чтобы найти меня. Дверца маленькая – в половину моего роста – и скрывает пространство на карнизе: идеальное укрытие.

Я заползаю в щель и запихиваю дневник так далеко в темный угол, насколько могу дотянуться, затем выбираюсь, закрываю дверь и задвигаю кровать на место.

Еще один секрет.

– Ты уверена, что хочешь остаться?

Мы стоим в коридоре, я поднимаю взгляд на Руперта, и его брови вопросительно взлетают вверх. Принимаюсь кивать, но давление в голове нарастает, когда я думаю обо всех этих настороженных глазах – вопрошающих взглядах. Мне хочется сказать им всем, что это огромная ошибка, чтобы они убрались и оставили меня, черт возьми, в покое. Признать то, что я натворила. Признать ложь.

Но я не могу. Я никогда никому не смогу рассказать. Фрейю заберут, и она останется совсем одна, а незнакомые люди будут осматривать ее. Копаться в моем прошлом. И меня будут винить. Я потеряю их обоих.

Я бы все отдала, чтобы добежать до леса, со сверхчеловеческой силой распахнуть стальной люк и отнести мою малышку домой. Когда полиция обыщет лес, – когда они придут к выводу, что ее нет на территории фермы, – я перенесу ее.

Если только ее не найдут… Полиция может обнаружить бункер в любой момент. Но крупные снежинки падают быстро, уже покрыв дорогу слоем первозданной белизны. Возможно, этот слой скроет недавно вскопанную землю или какие-нибудь следы, которые я нечаянно оставила. Возможно, снег спрячет то, что я натворила.

– Позвони мне, если появится что-то новое, Наоми, – говорит Эйден, и я возвращаюсь к реальности, когда он и Хелен выходят из парадной двери и прячутся от снега под крыльцом.

– Обязательно.

– Пообещай…

– Эйден. Я обязательно позвоню.

Он вздыхает, бросая взгляд на Хелен, которая тянет его за руку.

– Мне ужасно не хочется уезжать, – шепчет он ей.

– Дженнинг сказал, что сегодня мы ничего не можем сделать. Давай поедем в отель и немного отдохнем. – Она кивком указывает в сторону машины.

Эйден колеблется, но, отведя от нее взгляд, тут же смотрит мне в глаза. У меня покалывает в затылке, когда наш обмен взглядами затягивается.

Эйден отворачивается, и мои щеки вспыхивают.

На три шага опережая Хелен, он подходит к машине и неуклюже садится в салон. Менее суток назад я смеялась, глядя, как он оттуда выбирается.

Я впиваюсь ногтями в сгиб своего локтя. Это мне следовало бы сесть в машину с Эйденом. Мы бы поехали в «Герб королевы» и утешали друг друга, связанные общим горем. Но вместо этого он отправляется туда с ней.

Машина Эйдена катится по подъездной дорожке мимо группы констеблей и собаки, натянувшей поводок. Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, как он поворачивает налево, выезжая с фермы, и…

И вот она здесь.

Фрейя.

Одетая в пижаму, она стоит в конце подъездной дорожки и смотрит на входную дверь. Ее волосы взъерошены, будто перья у птенца. Маленькой ручкой, сжатой в кулачок, она протирает глаза, прогоняя сон, как делала с самого младенчества.

Я крепко зажмуриваюсь.

Жду, а затем моргаю, долго и медленно, готовясь к тому, что ее образ исчезнет.

Но она никуда не пропала и теперь идет к дому, не спуская с меня вопросительного взгляда. «Почему ты бросила меня?»

– Руперт? – Я рвусь из его рук. Он собирался закрыть входную дверь и теперь хмурится, услышав мой вопль. – Открой дверь!

Он толчком распахивает дверь, и я выхожу из-под навеса крыльца в снег. Босые ноги покалывает от холода, но я хочу побежать прямо к ней…

Ее там нет.

И не было.

Ее больше нет, и чувство потери снова наваливается на меня и захлестывает с головой.

Я поворачиваюсь обратно к дому, который нависает надо мной. Он простоял здесь сотни лет, наблюдая все светлые и темные вехи нашей жизни: торжества, неудачи, повседневную рутину, редкие радости и слишком частые уколы печали. И вот теперь – безвозвратную потерю ребенка. Непростительную ложь матери.

Я вхожу в дом и захлопываю за собой дверь.

Через застекленную балконную дверь я смотрю на небо. Над лесом опускается ранний вечер. По небу плывут плотные облака, но луна яркая, почти полная, тени на ее поверхности едва заметны. Фрейя часто спрашивала о человеке на Луне[2]. Что он там, наверху, делает? Как туда попал? Разве ему не одиноко?

Хотела бы я во что-нибудь верить. Хотела бы я, чтобы религия убедила меня в том, что Фрейя сейчас счастлива и находится рядом с людьми, которые ее любят. И что она никогда больше не почувствует себя одинокой или напуганной.

Но я ни во что не верю. Фрейя не ушла на небеса. Ее просто больше нет.

В тишине маленькой комнаты я прокручиваю в уме одни и те же вопросы. Что с ней произошло? Что случилось прошлой ночью? Я все время представляю, как Фрейя падает, снова и снова разыгрываю в голове один и тот же воображаемый сценарий, но картинка размыта, детали неясны.

Мне следовало проснуться. Следовало прийти ей на помощь. Она наверняка звала меня – кричала или плакала. Она нуждалась во мне. А меня не было рядом.

А если той ночью я все же проснулась, но просто ничего не помню? Возможно ли такое? Бывали случаи, – слишком много раз, – когда после таблеток у меня отшибало память. Ловлю себя на мысли, что пытаюсь вспомнить, но в голове сплошная пустота.

Слышала ли я ее? Она приходила ко мне?

– Наоми?

Руперт подвигается на диване и жестом приглашает меня присесть рядом, но я застыла на месте, как марионетка, у которой обрезали ниточки. Не могу пошевелиться.

– Садись, Наоми. Тебе нужно отдохнуть.

Я шаркающей походкой пересекаю комнату и падаю в кресло. Голова свешивается с подлокотника, так что я смотрю на мир, перевернутый с ног на голову. Небо подо мной, а земля нависает сверху, и я падаю, кувыркаясь через себя, снова и снова, пока не перестаю ориентироваться в пространстве.

Что случилось с моей дочерью? Узнаю ли я когда-нибудь?

А ты хочешь это знать?

Комната кружится. Я поднимаю голову и откидываю ее на спинку кресла.

Нужно выяснить, что случилось с Фрейей. Как я могу оставить этот вопрос без ответа? Фрейя была в моем доме, и подразумевалось, что здесь она в безопасности. Как она упала? Она звала меня? Или все произошло мгновенно? Как будто щелкнули выключателем: раз – и погас свет.