Не ответив на сообщение, кладу телефон на закрытую крышку унитаза и смотрю, как Фрейя играет в ванне: вода доходит ей до груди, в каждой руке – по горке пузырьков.

– Фрейя… Тебе нравится жить в мамочкином доме? – Я до боли прикусываю губу. Мне не следует задавать ей подобные вопросы.

Дочь продолжает играть с пузырьками, но через мгновение почти незаметно кивает.

Я быстро и с шумом выдыхаю. Мне нельзя спрашивать ее: не надо больше давить на нее.

Но я ничего не могу с собой поделать.

– Ты хотела бы почаще оставаться с мамочкой? – Улыбаюсь ей, смягчая свой тон. Я хочу вселить в нее уверенность, что ее здесь любят. И какой бы ответ она ни дала, ее будут продолжать любить. Что она не расстроит меня. Нет ничего хуже чувства вины, особенно для ребенка. – Мы могли бы попросить об этом папочку, когда он приедет за тобой завтра, если хочешь?

Она прекращает играть с пузырьками и повторяет это движение – едва заметный кивок.

– Ладно. Мы спросим его.

Эйдену это не понравится. Он скажет, что я пытаюсь им манипулировать. Что я использую Фрейю как оружие. Но это неправда. Я бы никогда этого не сделала. Я нужна ей так же сильно, как и он. Даже больше. Каждый ребенок нуждается в своей матери.

Стоя на коленях над ванной, я зачерпываю ладонями огромную кучу пузырьков, набираю в легкие побольше воздуха и с силой сдуваю пузырьки в сторону Фрейи. Она начинает безудержно хохотать, когда они падают ей на волосы и лицо. И продолжает смеяться от всей души, так, что животик трясется: тем смехом, от которого в груди не хватает воздуха и даже мышцам пресса становится больно. Я смеюсь вместе с ней.

Побрызгавшись немного, осторожно мою ей волосы и ополаскиваю их, следя за тем, чтобы шампунь не попал ей в глаза. Когда мы еще жили здесь всей семьей, Фрейя терпеть не могла, когда ей мыли волосы, – боялась, что вода начнет щипать глаза. Она кричала «Ой-ой-ой!» еще до того, как я начинала лить воду ей на голову.

Хотела бы я сделать так, чтобы она меньше боялась.

Я поднимаю ее, ставлю на коврик в ванной, заворачиваю в пушистое белое полотенце и притягиваю в объятия. Ее мокрые волосы падают мне на плечо.

– Ну что, пойдем вытрем тебя насухо.

Мы идем, держась за руки и хихикая, но тут я спотыкаюсь о порог ее комнаты.

– Глупенькая мамочка! – говорит Фрейя.

Я помогаю дочери надеть ее любимую пижаму – с единорогом, – которую заранее разложила на кровати. Но когда я втыкаю в розетку провод фена и включаю его, Фрейя подпрыгивает, зажимает ладонями уши и отшатывается от меня.

– Тебе не нравится фен, дорогая?

Это что-то новенькое.

– Нет! Пожалуйста, выключи его! – кричит она, перекрывая шум. Я тут же выключаю фен. Теперь в комнате слышно лишь учащенное дыхание Фрейи, ее обнаженная грудь вздымается и опускается.

Я опускаюсь на колени так, чтобы мы оказались лицом к лицу.

– Это всего лишь фен для волос. Тебе не будет больно. – Я глажу ее по лицу, убирая волосы, а ее губы дрожат.

– Мне это не нравится. Этот шум пугает.

– Все в порядке. Мы просто высушим твои волосы полотенцем, хорошо?

– Хелен всегда так делает.

Моя рука вздрагивает при звуке этого имени, и пальцы задевают спутанные волосы Фрейи.

– Ой, мамочка!

– Прости. Прости меня. Это получилось нечаянно. – Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и концентрируюсь на ритмичном растирании полотенцем ее волос.

Фрейя всего лишь ребенок – она не понимает. Она не хотела причинить мне боль.

– Может, хочешь почитать мне, пока я сушу твои волосы?

– Да, пожалуйста, – шепчет она.

Я достаю ее школьную книгу для чтения из рюкзака, который лежит возле шкафа. Это простая книжка с картинками: одно короткое предложение на странице и большие яркие иллюстрации. На то, чтобы высушить волосы полотенцем, уходит почти пятнадцать минут, но Фрейя ничего не замечает: ее маленькая грудь раздувается от гордости, когда она читает вслух.

Ее волосы наконец высохли, она забирается в постель, и я плотно укутываю ее одеялом до самого подбородка.

– Тебе удобно в этой постельке? – спрашиваю я.

Фрейя радостно кивает.

– А вот и Мышонок, – говорю я, и она тянет руки к своей любимой игрушке, без которой не может спать.

– Хочешь, я почитаю тебе еще раз, дорогая?

– Да, пожалуйста.

– Что будем читать? Выбирай любую книгу, какую захочешь.

– «Алису»! – Она хихикает.

– Опять? – ахаю я, изображая шок. – Начнем с того места, на котором мы остановились? И до самого конца?

Фрейя кивает, ее глаза блестят от возбуждения.

Я забираюсь на кровать рядом с ней, прислоняюсь к изголовью и начинаю читать. Дочитываю всю книгу до конца, как и обещала.

– …Наконец, она представила себе, как ее маленькая сестра вырастет и, сохранив в свои зрелые годы простое и любящее детское сердце, станет собирать вокруг себя других детей, и как их глаза заблестят от дивных сказок. Быть может, она поведает им и о Стране чудес и, разделив с ними их нехитрые горести и нехитрые радости, вспомнит свое детство и счастливые летние дни[1].

Я украдкой бросаю взгляд на Фрейю – ее глаза закрыты, а длинные темные ресницы трепещут на щеках.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, я поднимаюсь с кровати, поворачиваюсь и целую дочь в щеку.

– Спокойной ночи. Я люблю тебя, Фрейя.

На цыпочках пересекаю комнату, выхожу за дверь и прикрываю ее, но не успеваю закрыть до конца, так как из темноты доносится тихий голос:

– Я тоже люблю тебя, мамочка.

– Добрых снов.

Я до щелчка закрываю дверь, и слезы приливают к глазам. Прислоняюсь к двери и выдыхаю, отпуская годы напряженного ожидания. Она дома. Наконец-то она дома. И это только начало: отныне это будет в порядке вещей. Фрейя будет спать в своей спальне, жить в этом доме со мной, как и положено.

Переодеваюсь в пижаму, затем уютно сворачиваюсь калачиком на диване в маленькой комнате с кучей тетрадей на проверку, время от времени поглядывая через французские окна на необъятное усыпанное звездами небо, нависшее над деревьями, которые стоят, невидимые в темноте, на границе сада. Время идет, и огонь громко потрескивает, постепенно угасая.

Когда гаснет последняя искра, а в очаге остаются лишь почерневшие угли, я поднимаюсь по лестнице в ванную и чищу зубы, стараясь двигаться как можно тише, хотя Фрейя не может услышать меня из своей спальни. Я умываюсь, затем открываю шкафчик под раковиной, и рука инстинктивно тянется к простой белой коробочке.

Пальцы замирают в воздухе, всего на мгновение, но затем я вытаскиваю упаковку и кладу в ладонь бирюзовую таблетку.

«Я тоже люблю тебя, мамочка».

Эти слова всплывают у меня в голове, когда я встречаюсь взглядом с отражением в зеркале, кладу таблетку на язык и глотаю.

Моя девочка в безопасности. Моя девочка дома.

Услышав плач, я широко распахиваю глаза и быстро моргаю в темноте, пытаясь осознать, что происходит. Всякий раз, когда я просыпаюсь, мне требуется несколько мгновений, чтобы вспомнить все мельчайшие подробности моей жизни и собрать себя воедино. Иногда эта вынужденная необходимость кажется мне невыносимой.

Что это за звук?

Я прикрываю глаза рукой и сосредотачиваюсь, пытаясь определить шум, который раздается в темноте.

Кто-то плачет.

Это Фрейя.

Этого не может быть: вопль звучит высоко и пронзительно, как у новорожденного. Но звук мне знаком. Как будто я слышала его в прошлом.

Сажусь, и от резкого движения у меня кружится голова, но стоит мне вновь прикрыть глаза, как звук становится громче.

Там плачет ребенок. И это плачет она.

Фрейя.

Я мотаю головой из стороны в сторону, пытаясь прогнать шум из головы, все быстрее и быстрее, но по мере того, как я это делаю, черная бесконечность за моими глазами взрывается вспышками света и цвета.

Стоп.