Его жена.

Он привез ее сюда. В наш дом. Мой дом.

Дженнинг чешет подбородок и стреляет глазами в мою сторону.

– Да, с нашей стороны нет никаких возражений. Мисс Уильямс?

Эйден сделал это нарочно. Он в присутствии Дженнинга спросил, может ли она зайти внутрь, чтобы я не поднимала шума. Не отказалась впустить ее. А если б я это сделала, – если б я бросилась на пол, как ребенок, и закричала, что ей здесь не рады, – стал бы кто-нибудь винить меня? Отреагировал бы Дженнинг вообще?

– Конечно, – отвечаю я ровным голосом. – Не может же она просто сидеть в машине.

Воздух между нами пропитан неловкостью. Я это чувствую. Как и они. Дженнинг снова чешет подбородок.

– Руперт тоже скоро приедет. Ничего? – прерываю я молчание, и мой взгляд, как лазер, устремлен на Эйдена в ожидании реакции. Хоть какой-нибудь.

– Кто такой Руперт?

– Он…

– Руперт – ее парень, – перебивает Эйден.

Вот оно.

– Это не проблема, – говорит Дженнинг.

Эйден смотрит в потолок, и его глаза кажутся прозрачными на свету. Он вытирает их тыльной стороной ладони и опускает взгляд на меня. Сердитый красный ободок окружает каждую зеленую радужку.

– Мне нужно еще кое-что сделать напоследок, – сообщает Дженнинг, нарушив напряженное молчание, которое выстраивается вокруг нас как стена. – Эйден, снаружи два констебля охраняют территорию, а старший детектив-инспектор, который будет старшим следователем по этому делу, находится в участке и инструктирует команду. Ясно?

Эйден кивает.

– Нам понадобится фотография Фрейи. И подробное описание того, во что она была одета, – продолжает Дженнинг, скривив губы в извиняющейся гримасе.

Его просьба – удар в грудь, и он пронзает мои легкие, не позволяя дышать. Независимо от того, кто увидит фотографию Фрейи или узнает, во что она была одета, они не смогут спасти ее. Это ничем им не поможет. Из-за того, что я натворила.

Эйден похлопывает себя по карманам.

– Черт, я оставил свой телефон в машине… сбегаю и принесу его.

– Не волнуйся, – говорю я. – У меня есть ее фотография.

Я подхожу к консольному столику, где перед зеркалом расставлено несколько серебряных рамок. Раньше вся эта комната была заполнена сотнями фотографий. Со стен, занимая все свободное пространство, сияли счастливые, улыбающиеся лица: мои родители, я с друзьями, Эйден. Снимки довольной, радостной семьи, в которой все любят друг друга. Семьи, которая никогда не разрушится. Родителей, которые никогда не умрут. Мужа, который никогда не уйдет. Но теперь все это в прошлом. Остались только фотографии Фрейи.

Я беру один снимок и ошеломленно смотрю на него. Вот она, улыбается мне из-за стекла, когда бежит к камере по высокой траве фруктового сада, а на заднем плане поблескивает изгиб реки. Волосы Фрейи выбились из-под шапочки с помпоном и развеваются по плечам, глаза широко раскрыты и светятся счастьем. В руках – любимый Мышонок. Я сделала это фото всего несколько недель назад. Был такой прекрасный октябрьский день, и мы играли в прятки на улице, закутанные в пальто, шапки и перчатки. Мы запыхались, и наши тела сотрясались от смеха.

И посмотрите, что стало со мной теперь: снова играю в прятки.

Я открываю заднюю часть рамки, вытаскиваю фотографию и возвращаюсь к Дженнингу, держа ее перед собой. Снимок дрожит в моей трясущейся руке.

– Это самая свежая фотография, которая у меня есть. Она сделана пару недель назад.

– Спасибо. – Он смотрит на снимок, и улыбка освещает его глаза. – Она красавица.

Эйден переводит взгляд на фотографию, уголки его рта опущены, глаза широко раскрыты.

– Где Мышонок? – шепчет он едва слышно.

– Я…

– Ей нужна ее игрушка, – торопливо продолжает Эйден. – Принеси Мышонка, Наоми. Мне нужна эта игрушка… она нужна ей…

– Она взяла его с собой на улицу.

Объяснение мягко слетает с моих губ. Эйден прикрывает ладонью рот, его учащенное дыхание вырывается сквозь пальцы.

– Она взяла его с собой?

– Да. – Я поворачиваюсь к Дженнингу. – Простите, я забыла вам сказать.

Дженнинг некоторое время молчит.

– Все в порядке. Игрушку не очень хорошо видно на фотографии. Как она выглядела?

– Он среднего размера. Серая ткань. Он очень мягкий, у него длинный светло-серый хвост и черные глаза. Она повсюду брала его с собой.

Повсюду.

– И она взяла его с собой на улицу?

– Да. Она взяла его поиграть на улицу.

– И вы нигде не видели игрушку, когда искали?

Я качаю головой.

– Ясно… – Он достает свой блокнот и пишет, а затем ставит точку сильным ударом ручки в бумагу. – А во что была одета Фрейя?

– На ней была пижама. Красная. Со светящимися единорогами. Она любила их.

Я сказала «любила» вместо «любит». Заметили ли они? Услышали ли они, как мое подсознание переключилось на прошедшее время? Но нет – Дженнинг снова записывает подробности в блокнот, а Эйден смотрит в пол остекленевшими глазами.

– А ее пальто?

Мой взгляд устремляется в коридор, где в шкафу под лестницей пальто Фрейи висит именно там, где она его и оставила.

Найдут ли они его? Поймут ли все?

Эйден – да.

– На ней было розовое пальто с отделкой из серого меха, – говорю я. Еще одна ложь.

Эйден поднимает взгляд от пола.

– Она ведь была в кремовом пальто, когда я ее привез?

– Я купила ей новое. Она увидела его и захотела надеть.

Он все понял? Знает ли он, что я лгу?

Эйден отводит от меня взгляд и вновь устремляет его в никуда.

Дженнинг перестает писать и кладет фотографию в пакет для улик, который достал из своего большого кармана.

– Мне также понадобится какая-нибудь одежда Фрейи, что-то, что было на ней вчера.

– Э-э, ладно. Мне принести ее сейчас? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Если не возражаете. Кинологический отряд уже в пути – сначала мы отправляем на поиски собак, пока множество расхаживающих вокруг полицейских не перебило запахи.

Я поднимаюсь по лестнице, и мой разум начинает лихорадочно соображать. Собаки. Они привлекут к поискам собак. Приведет ли ее запах прямо к бункеру? Достаточно ли он глубоко закопан, чтобы они не смогли ее обнаружить? Это дрессированные животные, само существование которых заключается в том, чтобы выслеживать, находить цель.

Что я наделала?

Мне нужно, чтобы они ушли. Мне нужно, чтобы они убрались из дома, из леса, чтобы я могла подумать.

Я подхожу к порогу ее комнаты и колеблюсь. В последний раз я видела Фрейю живой здесь. Я уложила ее в постель и сказала, что люблю ее. А она ответила, что любит меня.

Вхожу в комнату и жду. Жду, когда что-нибудь накроет меня – ощущение, что она все еще здесь. Хоть какое-то. Но никаких ощущений нет. Ни капли ее не осталось в этой комнате. Никакого присутствия ее энергии. Ее больше нет.

Опускаю руку в корзину для белья и достаю кофточку, которая была на Фрейе перед тем, как я переодела ее в пижаму. Я подношу ткань к лицу и делаю вдох. Свежий, чистый аромат. Точно так же Фрейя пахла, когда была младенцем. Если б я закрыла глаза, то увидела бы ее прямо перед собой. У меня кружится голова. Я никогда больше не смогу ощутить от нее этот запах. Я никогда не смогу притянуть ее к себе и зарыться носом в ее волосы, крепко обнять ее, чтобы ее маленькие ручки обхватили меня в ответ.

Вдыхаю аромат в последний раз, затем бросаю кофточку обратно в корзину. Подойдя к гардеробу, я оглядываюсь через плечо на дверь, а затем вытаскиваю одну из свежевыстиранных кофточек, сложенных аккуратной стопкой. Я сминаю ее в руках и выворачиваю наизнанку.

Направляюсь к двери, но моя нога цепляется за что-то на полу. Инстинктивно вскинув руку, чтобы не упасть, я хватаюсь за край кровати Фрейи и морщусь, когда локоть ударяется о кованую железную перекладину. Опускаю взгляд и хмуро смотрю на предмет, о который споткнулась.

Рюкзак Фрейи.

Медленно поднимаю его и провожу пальцем по мягкому материалу, прежде чем положить на кровать. Мое зрение затуманивается. Я качаю головой и отворачиваюсь, а затем широкими шагами покидаю комнату.