Именно такого рода едкие самарские наблюдения о тех, кто, прикрывая свое полное безразличие и равнодушие, любит «в промежутке между пирогом с визигой и зеленым (карточным. — В. Л.) столом толковать о меньшем брате и сочинять гуманные проекты «улучшения» его положения», о тех, кто собирал «салонные сплетни про злых марксистов» и одновременно раскланивался «перед правительством за спасение народа от окончательного разорения», мы встречаем и на страницах ленинской работы «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», писавшейся как раз в 1892–1894 гг. 7
Если бы в этих «салонных сплетнях» речь шла о выводах из серьезного анализа марксистской литературы, то тут было бы просто необходимо без лишних эмоций поспорить по существу дела. Но обвинения в желании «разорить мужика» являлись заведомым вздором. И спокойно сносить его во имя терпимости к «инакомыслию» было не в характере Владимира Ульянова и его коллег. Они приняли вызов.
Задача была не из легких. «В то время, — вспоминала Анна Ильинична, — время большого авторитета Михайловского, В. В. и других народников, когда отблеск «Народной воли» горел еще ярко, а свет социал-демократической пропаганды только еще загорался, — особенно в таких специфических крестьянских провинциях, как Поволжье, — на молодых людей, несущих эту пропаганду, смотрели, как на чересчур самонадеянных юнцов. Все бывшие ссыльные (Самара была первым этапом из Сибири) — поднадзорные или состоявшие в тесной связи с ними, — из каковых составлялось тогда передовое провинциальное общество, или не удостаивали вовсе своим вниманием взгляды таких мальчишек, или обрушивались на них очень резко» 8.
Но что-что, а уж резкость менее всего пугала Ульянова и его друзей, ибо и они принадлежали к числу тех, кому, как говорится, «лезть за словом в карман» не приходилось. Владимир, Алексей Скляренко и высланный в марте 1893 года из Казани в Самару их однолеток Исаак Христофорович Лалаянц, сразу же получивший за свое отчество кличку Колумб, не упускали случая скрестить полемические шпаги с любыми оппонентами, не взирая ни на какие авторитеты.
«Вскоре в городе, — вспоминал Лалаянц, — публика нас иначе и не называла, как тройкой, прибавляя к этому слову тот или иной эпитет в зависимости от «идеологического» отношения к нам говорившего. Наша тройка… была действительно тесно спаяна, и мы всегда появлялись и «выступали» вместе. Говорю «выступали» в том смысле, что если куда-нибудь приходил один или двое из нас, то вскоре появлялся и другой и третий» 9.
Общая стилистика дискуссий, которые вел Ульянов, жестко дифференцировалась. «В обращении его с людьми, — вспоминал М. И. Семенов, — отчетливо обнаруживались резкие различия: с товарищами, которых он считал своими единомышленниками, он спорил мягко, подшучивал весьма добродушно и старался всякими способами выяснить их ошибку и сделать ее для них очевидной. Но раз он усматривал в оппоненте представителя другого течения, например, заскорузлого и упорного народника, его полемический огонь становился беспощаден. Он бил противника по самым больным местам и мало стеснялся в выражениях» 10.
В пылу полемики не щадили никого. И, видимо, все те «малоприятные слова», которые уже упоминались в связи с работой «Что такое «друзья народа»…», впервые озвучивались как раз во время таких баталий. Как заметил по этому поводу один из самарцев — когда молодежь разочаровывается в прежних «властителях дум», то со свойственным юности максимализмом она без сожаления «выбрасывает старых «богов» в мусорную яму» 11.
Это коробило «ветеранов», и, как пишет А. И. Елизарова, Владимиру «не прощались резкие нападки на таких признанных столпов общественного мнения, как Михайловский, В. В., Кареев и др. …Более солидные слои передового общества смотрели на него, как на очень способного, но чересчур самонадеянного и резкого юношу. Лишь в кружках молодежи, будущих социал-демократов, пользовался он безграничным уважением» 12.
Водовозов написал еще более категорично: для кружковцев Владимир Ульянов был не только «непререкаемым авторитетом, но «на него там молились…». И тут он опять-таки явно перебирал. Не те это были люди.
Все знавшие Скляренко писали, что это был сильный, смелый и дерзкий юноша, «никому не позволявший наступать себе на ноги». Особым почтением к авторитетам — ни в политике, ни тем более в повседневности — он не страдал. И если уж говорить о его отношениях с Владимиром Ульяновым, который в эти годы тоже был достаточно сильным юношей, то Алексей без всякого почтения, «по-товарищески» нередко клал его на лопатки во время тех борцовских схваток, которые «марксята» любили устраивать во время летних прогулок 13.
Исаака Лалаянца тоже раздражали позднейшие писания, изображавшие взаимоотношения Владимира Ильича с товарищами как отношения учителя и учеников, «молившихся» на него.
«В обычном, организационном смысле, — писал он, — мы собой никакого кружка не представляли; определенных регулярных собраний этот «кружок» не устраивал и никаких систематических занятий в нем ни Владимиром Ильичем, ни кем-либо другим из нас не велось. Это просто была маленькая группа очень близко сошедшихся между собой товарищей-единомышленников, тесно сплотившихся друг с другом среди моря окружающей нас разномыслящей интеллигенции».
Собирались, как и прежде, либо у Ульяновых, чаще у Скляренко, «а то и просто, — вспоминал Лалаянц, — отправлялись куда-нибудь за город, например, в Аннаевское кумысолечебное заведение, или прямо на берег Волги, к пароходным пристаням, где можно было в достаточно чистой и уютной комнатке какой-нибудь скромной пристанской пивной вести беседы на интересующие нас темы за кружкой жигулевского пива…
Будучи в… (главных. — В. Л.) вопросах в основном вполне согласны между собой, — в понимании тех или иных частностей мы иногда расходились, что порождало порою между нами жестокие споры, пока путем детального разбора темы не удавалось достигнуть полного единомыслия. Почти всегда в таких случаях бывал прав, конечно, В. И.» 14.
Но, естественно, не дискуссии на журфиксах и не беседы за кружкой пива составляли основное занятие друзей. Споры о том, «любят» ли социал-демократы мужика или нет, тоже были малопродуктивны. Думающую радикальную молодежь гораздо больше интересовала та полемика о путях развития России, которую развернул в это время Георгий Плеханов вокруг книг В. В. [В. П. Воронцова] и Николай-она [Н. Ф. Даниельсона]. А эта полемика требовала основательного владения материалами земской статистики, на которых теоретики народничества строили свои выводы и о сугубой самобытности крестьянской общины, и о бесперспективности для России капиталистического пути развития. Значит, и отвечать надо было тем же оружием — цифрами и фактами, а не заверениями в «любви к мужику». И среди молодых марксистов началось повальное увлечение статистикой.
Помимо материалов земской статистики, которые Владимир Ульянов брал в библиотеках, он стал чаще захаживать к И. М. Красноперову, заведовавшему статбюро губернской земской управы и выпускавшему соответствующие сборники по состоянию крестьянского хозяйства Самарской губернии. Алексей Скляренко поступил письмоводителем к земскому начальнику А. И. Самойлову. Это дало ему возможность для опроса волостных управлений рассылать анкеты, ездить для разбора дел по деревням, принимать приезжавших с жалобами в город 15.
