Однако Плеханов, опасавшийся, что разрыв со Струве блокирует источники финансовых поступлений, ответил: «Обстоятельства таковы, что разрыв теперь погубит нас; а после мы посмотрим» 24. И Ульянов подчинился большинству. Обстоятельства, однако, сложились так, что вскоре после возвращения в Россию Струве был арестован, выслан в Тверь и дело с «Современным обозрением» разладилось само собой. А «Искра» прочно встала на ноги и без помощи Струве.
Наступавший XX век с самого начала предвещал России великие социальные потрясения. Как заметил один из участников харьковской маевки 1900 года, «рабочие не перестают говорить положительно все, что это только начало, что будет буря…» Через пять лет начнется первая русская революция, эхо которой прокатится по всему миру от Мексики до Китая. Но и на рубеже нового столетия на Руси уже пахло дымом.
«У нас в воздухе висит что-то зловещее: каждый день на горизонте зарево пожаров, по земле стелется кровавый туман, дышится и живется трудно, точно перед грозой. Мужик угрюмо молчит, а если заговаривает иногда, то так, что мороз по коже пробирает» — это письмо из Воронежской губернии. А вот письмо из Тамбовской: «Надо уехать, пока совсем не повесили на воротах… Происходит какая-то пугачевщина…» 25 И «красное колесо» крестьянских восстаний, то ускоряя, то замедляя свой бег, будет катиться по России почти два десятка лет.
Проблема состояла уже не в том, что лучше — реформа сверху или революционная борьба снизу, быть насилию или не быть. Своей репрессивной политикой правительство само поставило насилие в повестку дня.
Неспособность, а главное — нежелание царских властей идти на политический диалог, на уступки сам Струве вскоре почувствовал, как говорится, «на собственной шкуре». Вернувшись в начале марта из Германии в Петербург, он принял участие в демонстрации протеста против сдачи студентов в солдаты.
Демонстранты заполнили всю Казанскую площадь. Начались речи, и на ступеньках собора взвился маленький красный флажок. «В ответ на его мельканье, — рассказывает Ариадна Тыркова, — раздался топот казачьих лошадей. Смутно донеслись слова команды… Отовсюду уже доносились истерические женские голоса. Визг. Вопли…
Манифестанты были, конечно, безоружны. Голыми руками отбивались студенты и студентки от налетавших на них с нагайками казаков… Какая-то девушка схватилась за узду казачьей лошади, повисла на ней. Казак нагайкой сбил с девушки шляпу. Волосы ее распустились. На щеке показалась кровь. Недалеко от меня, защищаясь от нагаек, два студента закрывали лицо руками, по которым текла кровь. Двое городовых тащили под руки совсем молоденькую девушку. Она исступленно кричала, отбивалась от них…
Манифестанты понемногу сбивались вместе. Некоторые были без шапок, без шляп. Тут была не только университетская молодежь, но и люди постарше. Среди них я увидала П. Б. Струве. Он был в совершенном исступлении. Увидав Тугана, он бросился к нему и, размахивая руками, захлебываясь кричал:
— Это черт знает что такое! Как они смели? Как они смеют меня, меня по ногам колотить нагайкой! Вы понимаете — меня!..
Он хлопал руками по своему пальто, на котором нагайка оставила грязные следы. Мы все были возбуждены, возмущены тем, что творилось кругом. Но жизнь любит смешивать трагическое и комическое, и, глядя на взлохмаченные рыжие волосы и рыжую бороду Струве, на его искаженное от негодования лицо, слушая его нелепый, нескладный, несколько раз повторенный выкрик — меня! меня! — я чуть не рассмеялась» 26.
Борьба уже началась, и теперь можно было выбирать лишь одну из борющихся сторон. Отрицание борьбы, отказ от насилия против насильников, возведенный в принцип ради спасения собственной души и сохранения внутреннего душевного комфорта, в условиях жесточайших социальных битв вполне мог стать антигуманным и аморальным.
«Искра» опубликовала сатирические стихи Мартова, выступившего под псевдонимом Нарцисс Тупорылов:
Грозные тучи нависли над нами,
Темные силы в загривок нас бьют,
Рабские спины покрыты рубцами,
Хлещет неистово варварский кнут.
Но потираючи грешное тело,
Мысля конкретно, посмотрим на дело:
«Кнут ведь истреплется, скажем народу,
Лет через сто ты получишь свободу».
Отказ от насилия против насильников мог лишь продлить существование таких режимов и таких общественных отношений, которым насилие над человеком сопутствовало неизбежно и неотвратимо. Насилие — дурное средство. Само по себе оно отвратительно. Однако решимость применить его в правом деле, в борьбе с насильниками могла стать признаком нравственного мужества.
И вряд ли можно винить теоретиков рабочего движения XIX столетия в том, что XX век круто обошелся со многими благими идеями. Точно так же, как вряд ли стоит бросать Христу обвинение в кровавых крестовых походах или изуверстве инквизиции. Разгадка такого рода метаморфоз лежит, видимо, в тех исторических условиях, которые препятствовали осуществлению и извращали самые благие проповеди. В этом смысле прав был Достоевский, когда устами одного из братьев Карамазовых горько пошутил: если бы Христос опять сошел на нашу землю со своей проповедью, то он вновь был бы распят — и на сей раз уже христианами…
Ульянов сделал свой выбор цели в происходящей борьбе. Отмечая рост ненависти «в массах простого народа» по отношению к власть имущим, он — в который уже раз — напишет, что задача революционеров состоит прежде всего в том, чтобы просвещать эту массу, нести в нее «луч сознания своих прав и веру в свои силы». Только тогда, подчеркивал он, «оплодотворенная таким сознанием и такой верой, народная ненависть найдет себе выход не в дикой мести, а в борьбе за свободу» 27.
Все то, о чем спорили еще в кружках, из-за чего, в частности, и рвал Ульянов со Струве: кто поведет за собой народ, вернее, за кем пойдет народ, — все это станет уже не предметом книжного знания, а реальностью политической борьбы. И сверхзадача рабочего класса России будет состоять именно в том, сумеет ли он направить «пугачевщину» крестьянской воины в русло общенародного освободительного движения, осознающего свои политические цели. Всемерно содействовать данному процессу, тому, чтобы рабочий класс смог в наступавшую новую эпоху осуществить свою историческую миссию, — в этом, считал Ульянов, и состояла высшая цель социал-демократии.
Как раз за несколько дней до приезда Струве начались рождественские праздники. «Здесь уже Weihnachten [Рождество] — всюду Christbaume [елки], — пишет Владимир Ильич матери 26 декабря, — на улицах в эти дни было необычное оживление… Но только неприятная зима — без снега. В сущности, даже и зимы-то никакой нет, а так, какая-то дрянненькая осень, мокроть стоит… Надоедает слякоть, и с удовольствием вспоминаешь о настоящей русской зиме, о санном пути, о морозном чистом воздухе. Я провожу первую зиму за границей, первую совсем не похожую на зиму зиму и не могу сказать, чтобы очень доволен был, хотя иногда перепадают великолепные деньки вроде тех, что бывают у нас хорошей поздней осенью.
Живу я по-старому, довольно одиноко и… к сожалению, довольно бестолково. Надеюсь все наладить свои занятия систематичнее, да как-то не удается… Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился опять по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за нее взяться» 28.
