Здесь же отмечу и еще одно важное качество устройства такого сообщества: из него не выбывают по смерти. Помянники (диптихи, синодики) – списки, хранящиеся у прихожан, в церкви или в монастыре, на которых записаны имена, возглашающиеся во время литургии. Они содержат имена приносивших дары, имена святых, а также имена скончавшихся членов общины. В акте евхаристии – священной трапезы – объединяются живые и мертвые общины.^[238]

У науки есть собственная священная трапеза («пиршество разума») и свой синодик. Этос науки требует от ученого поименования его научных предшественников, таково условие научного высказывания.

Все рассмотренные выше исторические примеры касались коллизии отношений награды и вклада как двух разных видов обращений с благом (ресурсом). Мне важно было показать, что награждение порождает определенный – вертикальный – тип отношений, на отрицание которого, как мне представляется, и были направлены отказы от наград.

Попытка анализа истории с Перельманом была предпринята журналистом Машей Гессен. В книге, вышедшей вскоре после названного события, она, в частности, обращается к истории советской науки. Автор видит корни так взволновавшего мировую общественность прецедента в свойственном советскому интеллектуалу неприятии институтов: «Эти ученые занимались математикой ради самой математики, сравнивая себя с художниками, которых интересовало чистое искусство. Материальных благ это не приносило – ни денег, ни постов, ни загранкомандировок, ни квартир. Единственная награда, на которую они рассчитывали, – признание коллег. Соревнование, согласно неписаным правилам, должно было быть честным, иначе математики рисковали потерять уважение окружающих. Другими словами, советская математическая контркультура была совершенно не похожа на реальный мир. Это была чистая меритократия, в которой интеллектуальное достижение само по себе было призом».^[239]

Упоминание «меритократии» проливает свет как на позицию журналиста, так и на общественную оценку этого события: неожиданно при обсуждении закрытого мира математиков в тексте книги возник вопрос о власти.

Воспользуемся словарным определением: «Меритократия (от лат. meritus достойный и греч. kratos – власть, букв. – власть наиболее одаренных). 1) термин введен английским социологом М. Янгом в книге “Возвышение меритократии: 1870–2033” (1958). Концепция, согласно которой в обществе в ходе эволюции утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех социальных слоев; 2) форма правления, в основу которой положен принцип индивидуальной заслуги. При такой форме власти к управлению обществом приходят наиболее достойные, компетентные, талантливые люди».^[240]

В случае меритократии личное достижение является условием для обретения властной позиции, но не поводом для получения награды. И в определениях Гессен, и в публичной (газетной) оценке действий Перельмана подспудно присутствует убежденность в том, что личностное усилие ученого конкурентно, что творческий акт нацелен на вполне определенный социальный результат – обретение некоего бонуса, который обеспечивает индивиду перемещение вверх в социальной иерархии. Иначе при чем здесь меритократия?

По словам Гессен, «интеллектуальное достижение само по себе было призом». И при этом, по ее же словам, награда – «признание коллег». Поскольку приз и награда – одно и то же, то в этих определениях, казалось бы, присутствует противоречие: что является призом – собственное достижение или следующее за деянием признание – действие, исходящее от других? Но, как мне представляется, противоречия здесь нет. Интеллектуальное достижение ученого – акт подтверждения некоторой ценности, а именно – науки («блаженны алчущие и жаждущие правды»): достижение, с этой точки зрения, – акт вклада (gild). Разделяющие эту ценность – верные делу науки – составляют сообщество conjuratio. Именно поэтому достигнутый результат вызывает признание. Сообщество коллег (математическое сообщество) представляет собой то, что психологи называют эталонной референтной группой. Это не институт, в отличие от оргкомитета по присуждению премий или академии телевизионщиков. Это идеальное сообщество, на которое ориентирован человек, подчеркну – это сообщество живых и мертвых.

В этом отношении примечателен разговор Гессен с математиком Громовым:

«А почему король Испании не достоин повесить медаль на шею Перельмана? …

Почему король должен вручать премию математику? Кто это – король? Никто. С точки зрения математика он – ничтожество, как и Мао. Но только Мао пришел к власти как бандит, а второй получил ее от отца. Никакой разницы. В отличие от этих людей, объяснил мне Громов, Перельман сделал нечто стоящее».^[241]

Смею предположить, что в случае Перельмана отказ был связан в значительной степени с тем, от кого исходила награда, то есть с легитимностью награждающих. Он сделал вклад, тем самым заслужив признание «гильдии». По результату вклада Перельман вошел в одно сообщество с Ферма, Ричи, Пуанкаре и другими. Присуждение же институционально значимой награды ретроспективно меняет форму действия, полагая его мотивом чаяние «внешнего» по отношению к гильдии успеха: кто такой испанский король с точки зрения гильдии математиков? Где его вклад?

Ту же коллизию я вижу и во втором из названных случаев. Отказ О.В. Дормана от премии «ТЭФИ» также дискредитирует институциональные основания процедуры. В начале своего письма к академии Дорман сообщил о том, что он отказался принимать участие в конкурсе. Буквально: творческая группа отказалась принимать участие в «состязании». Автору письма претит идея представить его творческую группу как группу людей, взыскующих оценки, он отказывается воспринимать свою деятельность как соревнование. Создание фильма «Подстрочник» не было делом, направленным на социальный успех авторов, у авторов были иные цели, которые уничтожаются актом награждения. Перед лицом Лилианы Лунгиной и таких, как она, составляющих идеальное сообщество благо-творителей, принять награду-поощрение означает, как и в первом случае, изменить смысл уже свершившегося действия: обесценить свой собственный вклад.

Сбой в хорошо отлаженном символическом производстве награждений дает возможность увидеть конфликт форматов понимания и действия. Публичный отказ от награды представляет собой именно такой сбой. Он, как я полагаю, симптом скрытых движений, происходящих в российской социальной реальности.

Жорж Батай видел в механике дара-жертвы антитезу дару-обмену: первым воссоздается непрерывность мира, вторым – напротив, осуществляется его фрагментация.^[242]

Можно указать и на еще один рисунок обращения с благом: при расточении его в виде вклада в общую ценность, в формах коллективной солидарности – оно пребывает. Общая ценность, создаваемая в актах даров-вкладов равных, оказывается открытой для входа Неограниченного Блага.

Заключение

Этос взыскания оценки, или, как мы его назвали, комплекс Чебурашки, усвоенный и встроенный в тело, подобно радиации пронизывает самые разные сферы человеческой деятельности: приватные и публичные, профессиональные и семейные. Он определяет привычки думать и действовать, или, по Ухтомскому, – поведенческую доминанту.

Внешняя оценка, оценка «коллектива» для советского человека была самой главной, об этом свидетельствовала каждая доска почета, украшавшая любое публичное место советской страны. «Восстать против своего жребия… было трудно, – писал И. Бродский, – из-за родителей, из-за того, что ты сам страшишься неведомого. А главное, потому что будешь непохож на большинство, большинство же – ты впитал это с материнским молоком – право».^[243] Бродский писал о поколении своих родителей – первом советском поколении. В учебнике психологии сталинской эпохи коллективизм описывается как специфическая черта советского человека: «Советский человек не может ставить перед собой жизненно важные цели, которые противопоставлялись бы целям коллектива, советский человек не рассматривает свою личную судьбу, свой личный успех оторвано от судьбы коллектива, от успеха общего, коллективного дела».^[244]