Я взяла на себя обязанность поддерживать в доме определенный рутинный порядок. Когда родители хотели в воскресенье поспать подольше, я заставляла их идти в церковь, чтобы Бог знал, как серьезно мы относимся к поддержанию мира и покоя в нашем доме. Напоминала им о том, за что следует быть благодарным. Собирала брошенную на полу отцовскую одежду, прежде чем ее найдет мама и устроит отцу скандал. Если мама злилась без причины, я врала отцу, что совершила какой‑то ужасный проступок, и тогда он прощал ей скандал. Бывало, подбрасывала отцу идеи подарков, которые он мог бы сделать маме.

– Это не ее вина. Просто я – плохая девочка. Я ужасная и злая, – говорила я отцу, и он мне верил.

– Почему ты так себя ведешь? – спрашивал он. – Почему ты не можешь исправиться?

Со временем я сама начала верить в придуманные мной же истории. Старалась стать лучше, перестать быть бесполезной в школе и везде. Я заставляла себя быть абсолютной отличницей, все делать безукоризненно и идеально. В моем дневнике были одни пятерки.

Но я же была ребенком. Я не могла выживать в мире, где нужно было только бороться, вести переговоры и стремиться к совершенству. Мне нужны были игры. Нужно было развлекаться и отдыхать. И с этой задачей я справилась так же, как со всеми остальными. Я выделила время на это. Мне всего лишь нужно было перед сном принять «Судафед» – детский метамфетамин. После него я не засыпала. Услышав, что родители легли, я пробиралась к семейному компьютеру и зависала в интернете часов до четырех утра. Я читала фантастику, сидела в чатах AOL и болтала со своими настоящими друзьями в группах любителей «Звездных войн». Когда на уроках включали обучающие фильмы, я мгновенно засыпала. Да, мне было трудно запоминать китайские слова. Иногда у меня кружилась голова и я чуть не падала. Но мне удавалось со всем справляться. Именно так и нужно было поступать.

Как‑то ночью я вошла в интернет и случайно посмотрела направо, на наш принтер. На листке была напечатана фотография девушки – плохая из-за дешевого тонера. Загорелая блондинка сидела на пляже. Она была практически обнаженной, кроме двух безупречных кружков песка, стратегически расположенных на груди, чтобы прикрыть… ее соски. Я стащила фотографию из лотка и осмотрелась вокруг. Если положу фотографию в мусорную корзину, мама ее найдет. Мой рюкзак она тоже часто проверяла, так что это место не подходит. Но в кабинете у нас были огромные деревянные книжные шкафы высотой семь футов. Насколько я помнила, их никогда не сдвигали. И я спрятала листок за шкафом.

Но я была в ярости. Всю жизнь я посвятила тому, чтобы бдительно следить за семейной жизнью, сохранить мамин хрупкий рассудок и брак родителей. Как отец мог быть таким легкомысленным? Но я все держала под контролем. Я сумела отредактировать наш профиль в AOL, сделав себя основным владельцем учетной записи, и изменить родительский контроль. Теперь отец мог просматривать лишь контент, подходящий для тринадцатилетнего мальчика.

Через пару дней в мою комнату ворвалась мама.

– Что случилось со всеми нашими деньгами? – визжала она.

Мама со всего размаху ударила меня по лицу.

Почему отец потерял доступ к своему банковскому счету? Что я сделала? Я потеряла все наши деньги? Как мы будем оплачивать счета? Чем платить ипотеку? Что, черт возьми, я сделала?

Упс! На это я не рассчитывала. Неужели я действительно стерла все наши деньги? У меня перехватило дыхание. Но я не могла сказать маме, почему так поступила.

– Думаю, я смогу все исправить, если ты дашь мне пять минут, – пробормотала я, заикаясь. – Я просто кое-что попробовала. Прости…

– Я не хочу, чтобы ты что‑то исправляла. Больше ты в интернет не войдешь. И телефоном не будешь пользоваться шесть месяцев! Ты наказана на полгода! Не будешь встречаться с друзьями! Не будешь смотреть телевизор и ходить в кино! С этого момента ты будешь только учиться и перестанешь тратить, – мама дала мне еще одну пощечину, – свое время, – она пнула меня в коленку так, что я упала – на всякую чушь! – Я лежала на полу, и мама пнула меня в живот. – Немедленно дай мне свой пароль!

Интернет был моим единственным убежищем от всего этого. Я не знала, что буду делать, если она лишит меня доступа. По ночам я уже пробовала пальцем острие кухонных ножей, гадая, больно ли будет перерезать запястье и заметит ли мама, если я спрячу один нож в рюкзаке, с которым иду в школу. Однажды я выскользнула из дома и купила The National Enquirer, где были фотографии покончивших с собой Дилана Клиболда и Эрика Харриса. Когда у меня кончались силы, я смотрела на эту фотографию и думала о самоубийстве, как о единственном, последнем выходе.

Я чувствовала, что, лишившись последнего утешения, просто умру. Поэтому я впервые набралась духа и ответила:

– Нет.

– ЧТОООО?! – заорала мама. – Ты никого не уважаешь… Ты бесполезная тварь! Ты безобразное, жуткое чудовище! Не знаю, зачем я тебя родила!

Мама продолжала осыпать меня ударами – она била по телу, лицу, голове. Потом схватила за волосы, выволокла меня из комнаты, стащила вниз по лестнице и швырнула в угол. Она втащила меня в кабинет, где за компьютером сидел отец. Он поднял глаза.

– Она не говорит мне пароль! – крикнула мама.

Отец бил меня редко, но безжалостно. Я, задыхаясь, пробормотала:

– Я могу все исправить. Мне не нужно для этого говорить вам пароль…

Но я и закончить не успела, как отец поднялся, схватил меня за рубашку и швырнул к стене. Я спиной ударилась о книжный шкаф и сползла на пол. Он поднял меня и швырнул в другую сторону, к тем полкам, за которыми я спрятала распечатанную фотографию голой девушки. Отец схватился за шкаф и прорычал:

– Если ты не скажешь мне пароль, я опрокину шкаф на тебя! Я тебя раздавлю!

– Нет! – рыдала я, но потом замолчала, потому что родители этот ответ не принимали.

У меня не было права на это слово. Я пыталась не разжимать губ, а они били меня снова и снова. Удары и пинки сыпались на меня со всех сторон, рот наполнился кровью. Меня били чуть ли не до ночи, пока не устали. Родители стояли надо мной, а я без сил валялась на полу в гостиной, твердя про себя: «Это нечестно! Несправедливо! Я ничего плохого не сделала! Я сделала это, чтобы защитить тебя! Это нечестно!»

И тогда отец схватил свою сумку для гольфа и вытащил клюшку с закругленной головкой – куда больше и тяжелее его кулака.

– СКАЖИ. МНЕ. ПАРОЛЬ! – рычал он.

Лицо его исказилось до неузнаваемости. Он занес клюшку и направил ее на мою голову. Я откатилась в сторону. В кабинете у отца стояла ротанговая оттоманка, на которой лежала синяя подушечка с розовым цветочным рисунком. Удар пришелся на нее.

Клюшка проделала в оттоманке огромную дыру. Я сдалась. И назвала им пароль. Прежде чем лечь спать, я спрятала под подушкой нож. На всякий случай.

Когда я закрываю глаза и думаю о своем детстве в Америке, то вспоминаю только синяки и побелевшие костяшки пальцев. Если копнуть в поисках чего‑то позитивного, то я могу увидеть, как смотрю по телевизору «Сейлор Мун», гуляю в просторной футболке с изображением кота Гарфилда, играю на компьютере или ем пиццу из любимой пиццерии. Как же я любила эту пиццу!

Но когда я вспоминаю свое детство в Малайзии, мои воспоминания перестают быть фрагментарными. Я мгновенно переношусь в потрясающий мир ощущений: пот над верхней губой, звуки дорожного движения, запахи – бензина, дымки от многочисленных сковородок и лесной, сочный запах джунглей.

А все потому, что я любила Малайзию. Мне нравились водостоки вдоль домов в колониальном стиле и витрин магазинов. Нравились ротанговые навесы над прилавками уличных торговцев и маленькими лавочками. Я любила искать в холодильниках лаймово-ванильное мороженое. Мне нравилось драться подушками со своими двоюродными братьями и сестрами в сезон дождей – мы прятались в темноте, а потом молния ярко освещала наши убежища и мы начинали лупить друг друга подушками. Я обожала эту еду: жирная черная лапша с мясом, острая лапша с креветками, хрустящие ростки фасоли, мягкий и горячий цыпленок по-хайнаньски. Мне нравилось, как эту еду подавали на ярко-голубых пластиковых тарелках, как мы ели ее ярко-оранжевыми палочками, а потом запивали ледяным соевым молоком или ярким фруктовым соком. Мне нравилось не пристегиваться на заднем сиденье машины. Я обожала целыми днями играть с братьями и сестрами в компьютерные игры. Мне нравился язык, на котором я говорила совершенно свободно. Элегантная лаконичность (Can lah!), череда восклицаний (Alamak! Aiyoyo! Aiyah! Walao eh!), заимствования из самых разных языков (малайский: Tolong! кантонский: Sei lor! тамильский: Podaa!), загадочная грамматика (Так темно! Ой, молния! Ух ты, нравится, да?)