«День прогресса…» – мечтательно подумал Вильямсон. День, когда с производства сошёл его первый паровой двигатель. Новая страница истории Гласстона началась с той минуты двадцать пять лет назад. Вильямсон тогда был молод, но чертежи, что он явил миру, поражали своей гениальностью. Кроме того, он оказался не только гениальным изобретателем, но и гениальным дельцом: сколотил на своих устройствах состояние, войдя в круг богатейших предпринимателей – «торговых принцев», что двигали руку прогресса. Некоторые даже замечали, что говорить о бизнесе Вильямсон любит больше, чем об изобретениях и чертежах.

Вот и сейчас он увильнул от вопросов Стонбая по поводу нового цеха.

– Но хоть намекните, мистер Вильямсон. Нам всем уже не терпится, – улыбнулась графиня Мур. Её подруги – кто постарше, кто помоложе – вторили ей кивками.

Предвкушая всеобщую реакцию в день праздника, Вильямсон невинно улыбнулся графине и снова сменил тему:

– Инес, дорогая, сыграй нам. Этой великолепной гостиной не хватает музыки.

Молодая женщина, которая до сей поры сидела в стороне, кивнула и села за рояль. С банкетки свесились оборки широкого чёрного подола. Светлые волосы и фарфоровая кожа контрастировали с нарядом женщины, лишь подчёркивая аристократическую бледность. Хотя аристократкой по рождению Инес не являлась, но быть дочерью самого Вильямсона в современном Гласстоне тоже значило очень многое.

Запястья с агатовыми браслетами зависли над пианино, и вскоре гостиную наполнила умиротворяющая музыка и разговоры о несерьёзном.

И тут в зале появился человек, который тотчас привлёк всеобщее внимание. Настолько, что все забыли даже о Вильямсоне и его Дне прогресса. Но удивило всех отнюдь не внезапное появление незнакомца – у графини Мур всегда многолюдно. Гостям бросилась в глаза внешность вошедшего.

Бледно-жёлтые длинные волосы, перевязанные сзади лентой, создавали впечатление, будто этот человек явился из прошлого века. Уже давно в моде у мужчин короткие аккуратные стрижки. Даже те, кто не мог позволить себе услуги цирюльника, отрезали длинные вихры кто чем горазд, но никогда не отращивали.

Этот господин явно был не из бедняков. Волосы хоть и не по моде, но опрятно уложены. Длинный подбородок гладко выбрит. Светлый фрак контрастировал с чёрными, коричневыми, зелёными и бордовыми у остальных гостей.

На носу чёрные круглые очки, что выглядело совсем уж странно в помещении. Но стоило этому господину подойти к громко обсуждавшей последние новости компании и тепло поприветствовать их, как секрет стал ясен… и разгадка поразила ещё больше.

За маленькими тёмными очками прятались абсолютно из ряда вон выходящие глаза. Один был насыщенно-серый как жидкая ртуть. Другой отливал при свете бледно-фиолетовым, словно чистейший аметист. Среди жителей Гласстона многие из которых имели карие, янтарные или зеленоватые глаза, этот господин окончательно утвердил всех в мысли, что он иностранец. А разность цвета приковывала к этим глазам всё внимание, хотел этого кто-то или нет.

– Гай Эдельхейт. Моё почтение леди и джентльмены, – представился иностранец с лёгкой улыбкой, за которой могло скрываться и великое добродушие, и великие махинации.

Он подошёл к графине Мур и учтиво поцеловал её ссохшуюся руку. Она на миг застыла в удивлении, а потом тут же расплылась в улыбке как радушная хозяйка.

– Очень рада, мистер Эдельхейт. Откуда же вы к нам приехали?

– Прямо сейчас из Даншира, мадам. До этого жил в Торндайке. Приехал в отпуск посмотреть на празднование знаменитого Дня прогресса.

– Ох, тогда позвольте представить вам героя этого дня – мистера Вильямсона. Это ему мы обязаны нынешним обликом города.

Мужчины с вежливыми улыбками пожали друг другу руки. Причём каждый с ног до головы оценил другого.

– Рад знакомству, сэр, – сказал Эдельхейт. – Наслышан о ваших изобретениях. Чего только огромная башня с часами стóит.

– О, это была безделушка для удовольствия. Кто же знал, что городской совет решит её воплотить, – рассмеялся Вильямсон. – Чем вы занимаетесь, мистер Эдельхейт?

– Официально я помогаю деловым людям решать их проблемы как юрист. В свободное же время люблю разгадывать загадки.

– Какого же рода загадки? – заинтересованно подалась вперёд одна из дам.

– Все, которые загадает мне жизнь, – ответил Эдельхейт и широко улыбнулся.

– Тогда как насчёт такой загадки? – перехватил разговор другой джентльмен. – На фабрике по ночам кто-то шумит, но ничего не крадёт, кража же происходит средь бела дня в кабинете управляющего.

Все посмотрели на иностранного гостя, ожидая, что он скажет. Но Эдельхейт даже не задумался, а сходу выдал ответ.

– О, происшествие в Пентовере пять лет назад. Ловкий вор использовал автоматоны, чтобы пугать сторожей и рабочих и обкрадывать хозяина фабрики.

– Вы и впрямь хороши в загадках! – поразился джентльмен.

– К счастью, в разгадывании этой мне посчастливилось участвовать лично. Это был тот редкий случай, когда соединились работа и увлечение.

– О, так вы – тот знаменитый детектив! – воскликнул мистер Стонбай. – Помнится, мы писали об этом происшествии на первой полосе. Мистер Бонс даже вынес эту историю на обсуждение в «Клубе привидений».

– Признаться, многие решили, что вор – призрак, – подхватил Бонс.

– Позвольте, но призраков не существует, – сдержанно ответил Эдельхейт. – Есть только игра воображения и чей-то умысел.

– Половина моего клуба с вами бы согласилась, а другая половина вступила бы в жаркую дискуссию, – рассмеялся Бонс.

– У мистера Вильямсона на фабрике тоже завелось привидение усопшего Брауна. До сих пор не можем понять, что случилось, – качнула головой графиня Мур.

Тут музыка внезапно стихла, и все вспомнили про бедную Инес Браун, усопшего мужа которой графиня только что так неосторожно помянула. Вильямсон посмотрел на пожилую хозяйку вечера с лёгким укором.

– Ох, простите меня, дорогая, – захлопала ресницами графиня. – Я была бестактна. Соболезную вашей потере.

Эдельхейт тоже обратил внимание на тихую женщину за пианино. Она лишь сдержанно поблагодарила мадам и продолжила играть. Миссис Браун выглядела как идеально скорбящая вдова – закрытое чёрное платье с высоким воротом, кудри туго затянуты в причёску, ни следа улыбки на лице. Хотя серые полоски на манжетах и тёмные украшения говорили, что её официальный траур близится к концу.

Что до личного траура… от Эдельхейта не ускользнуло, что Вильямсон и дочь встретились глазами, прежде чем она прервала разговор тишиной.

– Я выполняю роль детектива, если того требует работа юриста и моё любопытство. Но обычно я только консультирую и сюда приехал исключительно в развлекательных целях в отпуск, – отметил Эдельхейт, давая понять всем и в первую очередь Вильямсону, что не собирается лезть ни в чьи дела и участвовать в сплетнях.

– Где вы остановились, сэр? – спросили его.

– На Оуксфорд-стрит. Я снял чердак у мистрис Палмер.

– Чердак? – удивились все, ведь фрак с иголочки Эдельхейта недвусмысленно намекал, что деньги у него водились.

– Там спокойней, чем в гостинице, и отдельная лестница. Как и сказал, я приехал в отпуск.

«Чудак», – пронеслось у всех в голове, и разговор перешёл в мирное и спокойное русло с невинными шутками и обыденными новостями из газет. Гений Вильямсона снова стал главной темой. Стонбай пытался разговорить его на сенсацию. Графиня Мур восхищалась его последним подарком – механической шкатулкой-головоломкой. А сам Вильямсон наслаждался плодами своего многолетнего труда, который ныне ставил его в ряд с богатейшими и влиятельнейшими людьми города.

Про Гая Эдельхейта ненадолго забыли, а когда вспомнили, то поняли, что он исчез. Так же внезапно, как и появился. С улицы был слышен только цокот копыт уезжающего экипажа.

Утренний Гласстон разительно отличался от своего ночного облика. С рассветом он приобретал множество красок. На западе богатый район отливал светлым камнем двух- и трёхэтажных особняков, мрамором статуй и зеленой парков. На его широкие проспекты даже заглядывало редкое солнце.