«Всю молодость надежды подавал…» Всю молодость надежды подавал, И в зрелости предсказывали славу, Но жизнь моя насмешливой шалавой В конце концов свела меня в подвал, Где лавра нет, где плесень да грибок, Где свет не свет, а колыханье свечки… Благодарю, Всемилостивый Бог, Что уберёг наивную овечку От фальши славы, восхищённой лжи, Друзей, которых тьма до первой драмы, Падения в сырое жерло ямы, С благословеньем кинутых вершин… Я не упал, разбившись вдрызг и в хлам, Не лью слезу о золочёном прошлом. Мой уголок, мой вертеп скомороший — Достойный дар за речи и дела… Всю молодость надежды подавал, Послушный мальчик, юноша хороший… Вот мне подали старый медный грошик, Что всех дороже званий и похвал И мизером украсит неуют: В согласии с нутром Экклезиаста — Истёртый грош, эквивалентом счастья, Надежду подававшим подают. «Мой срок сибирский только начат…»
Мой срок сибирский только начат. И год, и десять – не в зачёт. В плечо знакомая отдача, Или задиристый толчок Я ощущаю в этом крае, Где нервы крепкие нужны: То шмара в лавке задирает, То в зенках вызов бросит шнырь. Держи карман, ходи при свете, Твои закон и прокурор — В кармане олово кастета Или за пазухой топор. Неоспоримой антитезой, Когда «блатной» на «мужика», — Тяжёлый холодок обреза И дрожь унявшая рука. Здесь жизни прожиты в похмелье, Глаза недобрые пусты: Заместо пропитых нательных, На коже – синие кресты. И числа маковок неровных Не для глядящего с небес, А в тёмной ёмкости церковной Хранится взрывчатая смесь… В краю бродяг и вертухаев, Где самородки ищет сброд, Копает публика лихая, Как будто чёртов огород. И рвёт шурфы, и моет, моет, Судьбу фартовую ища… Стирают пальцы марамои́, Но не отмоется душа. «Тяжелее от дум голова…» Тяжелее от дум голова В эти серые дни. Удалиться бы на острова Беззаботной страны: Там, где ставит на паузу дождь Суету и дела. Не зачáта ни зависть, ни ложь, И не водится зла; Заберёшься на кряжистый дуб, Чтобы встретить рассвет, Ободрав перепачканный пуп Об иссохшую ветвь; И пройдёшь по траве – босиком, По песку – на руках, А в себе разберёшься легко И не встретишь врага; Там цикадами полночь полна И беда коротка. Там найдёшь в море синего льна Золотого жука; Не затравит толпою молва, Не порвёт на куски. И пока не болит голова От тоски. «Костры дымят. В округе похороны листвы…» Костры дымят. В округе похороны листвы. И мётлы метут предвестниками метелей. Куда ни глянешь – демо: колор пастели. Всё реже хочется выбраться из постели, Всё чаще хочется переходить на «вы», Произвивавшись рыбой в недрах сырой толпы, Устав от тщетной сути тройных усилий — Из тесной связи с массой чтоб отпустили — Спешить на личный остров невольным стилем, Употребляя всуе словечки со звуком «пи». Бульвар засыпан: этой пёстрой листвы навал, Точно буклеты, что рекламой былого дразнят. Читая каждый дотошно, как первоклассник, Навряд ли вспомнить отшумевший вчерашний праздник. В безумстве красок скорей прощанье, чем карнавал. Последние листья слетают и кружатся на лету, До дна испившие сладость бабьего лета, — Деревья нынче с виду дервиши и аскеты. И только юность чья-то складывает в букеты Охапки листьев, видя в ум́ ершем красоту. Она истлеет, согреваясь в сыром костре. Весной возродится. Ренессанс. Слово с ноты «РЕ». «Крутим руль, но стоим на месте…» Я не верю, что такой переходный период может принести в нашу жизнь нравственность. Потому что чётко знаю: из бесстыдства нравственность не вырастает, а из воровства – сострадание. Разве можно, погрузив страну в такое болото, получить чистых людей? Экономические трудности перенести можно. Но когда чиновники уговаривают народ потерпеть, а сами, ни на секунду не останавливаясь, воруют… Леонид Филатов, 1991 год Крутим руль, но стоим на месте, Кто куда, но шагаем в ногу. Не с руки рассуждать о чести, Не к добру вспоминать о Боге. Пьяный бонза гундит с трибуны, Суетясь под заморским боссом: Сам себе удалой да умный, Губы дует под сивым носом… Где ты, слава страны пропитой, Заблудившейся в настоящем? Вот отца партбилет пробитый Резво спрятан в глубокий ящик. Телевизор заместо книги, В телевизоре – срам да порно. И культуры большая фига На стене городской уборной… Льётся в уши гнилая гуща, Маде ин филиал Иуды, — Жрите страсти, травите душу, Суетливо гремя посудой. Мы летим на грехи как мухи, На билбордах призыв: «Падите!» Наши дочки мечтают в шлюхи, Сыновья норовят в бандиты. А в подъездах пустые шприцы Под ногами хрустят как гильзы. У сенатора вилла в Ницце — Он в заботах о нашей жизни. А в Замкадье жильцы барака Тихо тонут средь цен растущих, Доживая от «доширака» До отравленных «ножек Буша»… Ждали весело перемены, Чтобы рухнул колосс системы: Вот вам, «леди» и «джентльмены», Крепкий «Сникерс» от дяди Сэма… …Мы взрастим пополненье клад́ бищ. Чьи мы, люди? Какого худа? Не страна, а вокзальный шаб́ аш: Кто туда? Или кто отсюда? |
