...всё равно! НИКОГДА.
----------------------------------------------
*"Барашек в бумажке" — взятка
Глава 35
Между тем, вечер быстро вступал в свои права, торопясь, сыграв свою роль, уступить место ночи.
Небо, низкое и серое, опустилось ещё ниже — так казалось! Подул резкий, холодный ветер, и вот как раз ветры ненавидел Каратель!
Не будучи большой неженкой, спокойно переносивший любую погоду, даже самую слякотную либо, наоборот, жаркую, нейер ветров не переносил совсем.
Поэтому, как только первый порыв, короткий и как будто "пробный" сорвав с головы Палача капюшон и пошел трепать в разные стороны черные пряди волос, ответом ему было:
— Ах ты, карацитово семя! В жопу себе подуй, падла! Вперед, Нэверин, вперед!
Конь отозвался тут же. Громко всхрапнув, ускорил бег. Щуря мазутовые глаза и раздувая ноздри, "наддал", как велел ему Хозяин, горячо любимый и почитаемый словно Бог!
Стремясь побыстрее укрыть Повелителя от противного ветра, подступающего дождя и холодной ночи, жеребец мчался теперь так, будто (как выражалась иногда неотесанная нейра Дангорт) "В зад ему соломы напхали, да подожгли!"
Дикая гонка принесла пользу, вот уже и кончилась дорога, земляная и немного вязкая от меленького, нудного дождя, и начались самые первые плиты — каменный путь, ведущий к Первым Воротам, ведущим в Поместье Дангорта.
Когда Нэверин, редко фыркая и мелодично цокая копытами по камню, ступил на знакомую землю, у седока в полном смысле этой фразы, "отвалилась челюсть".
Конь теперь шел ровно, мерно покачивая сытыми боками, а Каратель вовсю вертел головой, созерцая на родившееся в его отсутствие и расцветающее прямо на глазах, чудо!
Снаружи бушевала непогода, здесь же было тихо. Просто невероятно тихо.
Многолетняя корка снега и льда почти сошла с каменных плит и травы. Дорога, ведущая от Первых Ворот до Вторых и далее, к особняку, уже почти просохла, а кое где даже покрылась мягкой, веселой зеленью.
Воздух Поместья был тёпел и свеж, нежный ветерок колыхал слегка отросшие ветви изгороди, расцветающей настолько стремительно, что это не могло не броситься в глаза.
Из глубины парка доносились смешанные ароматы травы, тающего снега и каких — то цветов. Может, это Амеллины мариллы пробудились и подали "голос"?
— Вот же девчонка! Любимая моя девочка, — восхищенно прошептал Дангорт, отвечая кивками на радостные возгласы привратников и стражей — Весна в Поместье... Наша весна, Мелли. МОЯ Мелли!
Называть её "Амели", как тот это делал тот самый, юродивый братец в Обители, нейеру не хотелось. Это самое "Амели" казалось ему каким — то убогим. Ровно если бы желающему произнести "Амелла" резко обрубили б язык топором.
То ли дело "Мелли"! Уютно, ласково и нежно. Будто гладишь муркающего кота по пушистой, гладкой шерстке...
Немного просто? Не изысканно? Простолюдно? Пусть. Пусть!
В конце концов нет таких правил, указывающих как приличествует называть нейеру Дангорту свою супругу.
— Мелли! — выкрикнул он, заметив ещё далеко, на крыльце тоненькую, почти призрачную фигурку, замотанную в длинную шаль — Куда вышла раздетая? Зад надеру!
Спрыгнув с коня, поручил усталого друга заботливым рукам одного из слуг и тщетно стараясь унять оглушительно бухающее в висках и животе сердце, быстро зашагал по совсем уже сухим плитам к дому, тускло светящему окнами и улыбаясь открытыми дверями.
— Дейрил! — громко пискнув, Амелла уже летела навстречу, точками — шажками выстукивая радостный, наивный ритм — Теплынь какая, да? Скажи же? Вот, а ты говорил, сдохнут цветы — то! Нет, раз тепло та...
Оставшееся "...кое", замерев на пухлых, вскипающих слюной губах, пахло вареньем, медом и свежим, жаренным тестом. Тут же растворившись в искреннем, жадном поцелуе, исчезло совсем, изгнанное прерывистым дыханием и объятиями, торопливыми и какими — то отчаянными.
— Я очень люблю тебя, Мелли, — выдохнул нейер, давясь хрипом и странным першением в горле — Очень люблю.
Супруга же, коротко вскрикнув и повиснув на шее мужа, вдохнула смешанные ароматы дороги, дождя, кожи, табака и конского пота.
— Иди мойся, — велела, уютно устраиваясь на руках, оторвавших её от земли — От тебя лошадью несёт, фу, ровно как от пахаря... Что смешного — то?
...Развеселясь от этих претензий, назидательного тона, возбужденный дорогой, хранимой теперь глубоко в сердце тайной и весной, Каратель так и ступил на крыльцо, прижимая к себе невесомую ношу, сердито фыркающую и сводящую брови.
— Я вымоюсь, карацитова ты злючка, — рыкнул он прямо в ухо супруге, входя в открытую прислугой дверь и быстро шагая к лестнице — Но только вместе с тобой, Амелла Дангорт.
— Нет! — попробовала протестовать хихикающая жена — Ты же мыться и не станешь... Не за тем зовёшь! Ой!
— Что такое? — грубые пальцы несильно щипнули хохочущий бок — Покорность... где?
И... ей пришлось согласиться. Ничего другого не оставалось.
Он муж. Имеет право. А как же!
Пока супруги Дангорт, беззлобно препираясь друг с другом, готовились к купальне, ту самую купальню старательно для них готовили слуги.
Небольшое, аккуратное помещение, забранное камнем было на совесть прогрето. От стен чуть ли не отскакивали искры, воздух, пропитанный ароматами фруктовых масел и свежезаваренных трав едва не стекал крупными, тягучими каплями на пол.
— Жарко как в печи! — вынесла заключение нейра Дангорт, раскрыв рот словно рыба, брошенная на берег — Вот, прогревайся! А то шлялся по холоду, отморозил всё что можно. Беречь себя надо, нейер Дангорт, так — то! Мне в доме мужик нужен, а не зимняя отморозь*... что смешного — то опять?
С наслаждением погрузив ноющее от дороги и бешеной скачки тело в горячую воду, Каратель дико расхохотался!
Уж очень уморительно выглядела теперь благоверная — покрасневшая от жары, сердито нахмурившая брови, прижимающая к груди мочалку грубой вязки и кусок домашнего мыла. К тому же, девчонка презабавно надула щёки, чем окончательно довершила образ заботливой то ли мамашки, то ли воспитательницы. Интересно... вот этому всему её также те городские тетки обучили, или же оно идет из сурового, деревенского бытия?
