Окошко на дверях со скрипом открылось – Отто пришел забрать посуду после ужина. Генрих прильнул к окошку и быстро заговорил:

– Отто, дорогой, помоги, сделай что-нибудь, убери от меня этого злодея!

– Что случилось, Генри?

– Он отобрал у меня пищу и грозился убить меня!

– Я понял, Генри, я буду наблюдать за вами. Можешь надеяться, в мое дежурство я не позволю ему тебя обижать! Принести тебе поесть?

– Нет, не надо… – Генрих понял, что сделать ничего нельзя, теперь все зависит только от него самого.

– Отто, а что это за тип? Расскажи мне про него?

Отто вздохнул и, взглянув на храпящего Рыжего, начал рассказывать:

– Честно говоря, тебе не очень повезло, это Эрик Якобсон, известный бандит. Много людей в порту покалечил и убивал даже за мелкую монету. Виселица давно по нему плачет, и я не понимаю, что это за суд, который выносит пожизненный приговор такому головорезу. Говорят, он в детстве ходил на китобое юнгой, и однажды, в грозу, ему довелось быть на грот-мачте, когда в нее ударила молния. Его тогда еле откачали, но с головой у него с тех пор стало что-то не то. Он абсолютно не выносит, когда ему кто-то перечит. Говорят, тех, с кем он спорил, потом находили прибитыми к берегу прибоем с перерезанным горлом. В общем, суровый тип, но ты не бойся, у нас и не такие становятся шелковыми. Его лишь вчера прислали на «Белый остров», и я думаю, что через недельку-другую он станет смирным, как и все тут.

Генрих задумался.

– Отто! Окажи, пожалуйста, мне услугу? Я хочу порисовать.

– Ну так рисуй, где твои карандаши?

– Те карандаши, которые у меня были, уже стерлись, принеси, пожалуйста, новые?

– Хорошо, Генри, сейчас уберусь и принесу. Хочешь порадовать нового соседа портретом? – Отто улыбается и закрывает окошко.

«Да уж. Придется порадовать…» – про себя добавил Генрих, отходя от двери.

      Неуязвимость рыжего пошатнула веру Генриха в свои исключительные силы. Он считал себя непобедимым среди простых людей и в любой ситуации всегда был спокоен, но то, что происходит сейчас, выходило из-под его контроля. Жизнь преподала ему еще один урок, показала, что нельзя быть абсолютно уверенным. На любую силу найдется соответствующая сила противодействия, и сейчас, чтобы победить и выжить, Генриху предстояло сделать то, чего он еще никогда не делал. Предстояло превзойти самого себя, подняться еще на одну ступень развития. Доказать самому себе, что он смог бы выживать даже без своих паранормальных способностей. «Отступать нельзя, отступить – значит умереть! Или я, или он».

Окошко в дверях опять заскрипело, открылось, и Отто протянул Генриху два остро отточенных простых карандаша и школьную тетрадку.

– Спасибо, Отто, премного благодарен.

– Да ладно, тут у вас не так уж много развлечений. Уж чем могу.

– Спокойной ночи!

Окошко захлопнулось, Генрих сел за стол и задумался. Отступать нельзя, медлить нельзя, надо действовать. Он взял со стола увесистый томик Библии, подбросил его в руке, как бы взвешивая, и подошел к кровати, на которой храпел рыжий. «Так-с… наверное надо его посильнее усыпить, чтобы, не дай бог, не проснулся» – Генрих щелкнул пальцами, рыжий вздохнул и засопел. «А теперь получи!» – Он взял одной рукой карандаш, его остро отточенный конец вставил рыжему в ухо, затем примерившись, размахнулся Библией и ударил изо всех сил.

Карандаш с хрустом вошел в голову почти полностью, тело рыжего напряглось, изогнулось, и вдруг он открыл глаза и схватил рукой Генриха за горло. Глядя прямо в глаза и хрипя, рыжий сжал горло Генриху, а он, перепугавшись, одной рукой пытался оторвать от себя его лапы, а второй шарил по столу. На столе ему попался второй карандаш и он, схватив его, изо всех сил воткнул его рыжему в горло. Из разорванной артерии в лицо Генриху брызнула горячая струя крови. Рыжий захрипел, рухнул на пол, и его тело задергалось в конвульсиях, поливая все вокруг темным фонтаном крови. Генрих повалился на него сверху и откатился в сторону, тяжело дыша. Все. Он сделал это! Генрих чувствовал, как растекающаяся кровь пропитывает его одежду, но его уже это не волновало, теперь можно расслабиться.

«Да, с датчанином было проще…» – мелькнула мысль, и, видимо, от пережитого выброса адреналина все вокруг закружилось, поплыло, Генрих закрыл глаза, и потерял сознание.

–

– Ге-енрих! Вставай маленький лежебока! – это фрау Марта, супруга управляющего. Мальчик отбросил одеяло, соскочил с постели и, шлепая босыми ногами по теплому от летнего солнца деревянному полу, подбежал к открытому окну. Он перегнулся через подоконник и, глядя на женщину в белом переднике, стоящую на пороге летней кухни, закричал:

– Иду-у!

–

Резкий запах нашатыря ударил в ноздри и Генрих открыл глаза. Дверь в камеру была открыта, в проеме стояли охранники с фонарями в руках и тихо переговаривались. Начальник охраны, щеголеватый тип, с тонкой тростью в руках, шагал по камере, стараясь не наступать начищенными сапогами на брызги крови. Над распростертым в черной луже телом, склонилась фигура в белом, медицинском халате, а возле Генриха на корточках сидел Отто, с пузырьком нашатырного спирта в руках.

– Он пришел в себя! Генри, ты цел? Что тут произошло?

Генрих вспомнил произошедшее, со вздохом повернулся на бок и закрыл лицо руками. Начальник охраны, разглядывая голову мертвого рыжего, скомандовал:

– Тут произошло убийство! В кандалы его.

Охранники выкрутили руки Генриху за спину и защелкнули наручники.

– Обмойте, осмотрите его и в подвал до утра.

Генриха поставили на ноги, врач ощупал руки и ноги, заглянул под пропитанную кровью рубашку, потом посветил в лицо Генриха карманным фонариком и, приподняв веко пальцем, посмотрел на зрачки:

– Можете уводить.

Подвал представлял собой каменный мешок в подземельях тюрьмы. Его использовали в качестве карцера для провинившихся заключенных. В камерах подвала не было окон, лучи солнца никогда не проникали в эти затхлые подземелья. Мебели в камерах тоже не было. Все, на что мог рассчитывать арестант, это набитый соломой матрац, постеленный на каменный выступ, вырубленный в стене. Этот же выступ можно было использовать и как стол, поставив на него деревянную кружку, так как из еды в карцере давали только чай и хлеб. В стене, со стороны двери, было вырублено еще две ниши. В верхней, забранной железной решеткой, размещалась маломощная электрическая лампочка, скудного света которой едва хватало, чтобы нормально различать предметы в камере. Нижняя ниша использовалась в качестве умывальника и отхожего места. В верхней части ниши была дырка, через которую охранник, по просьбе заключенного, лил воду, а внизу желоб, по которому нечистоты стекали еще ниже, в канализацию.

С Генриха сняли наручники и затолкнули в камеру.

– Раздевайся! – тюремщики просунули через окошко двери шланг и стали поливать арестанта струей холодной воды. Генрих стянул с себя пропитанную кровью рубаху, обмылся под струей, и, скомкав рубашку, стал ей, как тряпкой, сгонять воду с каменного пола в канализацию. Если оставить тут это болото, то от сырости человек быстро сгниет заживо, он слышал про такие случаи. Пока тюремщики были тут, и окошко в двери было открыто, нужно было успеть постирать рубашку, вытереть пол и проветрить камеру. Но тюремщики видимо не получали приказа наказывать арестанта, поэтому после помывки в окошко просунули сухой матрац и теплое войлочное одеяло. Окошко на дверях охранники закрывать тоже не стали, а Генрих расстелил на каменном диване матрац, завернулся в одеяло, и наконец, попытался расслабиться, и незаметно для себя заснул.

– Иди скорее, умывайся и за стол! Я твоих любимых оладий напекла! – звала фрау Марта с летней кухни. Генрих, на ходу натягивая панталоны, сбежал по деревянной лестнице в сад. В саду, умывшись водой из колонки, он пригладил мокрыми руками растрепанные русые кудри и поспешил за стол, уже накрытый в тени яблонь.