Тихая, непривычно просветленная какой-то особой внутренней печалью, она казалась ему сейчас самой красивой и самой желанной.

Владимир притянул к себе ее голову, стал целовать глаза, нос, лоб...

В понедельник — в пять утра по местному — перед самым уходом Владимира в НИИ почтальон принес телеграмму.

Владимир недоуменно смотрел на телеграмму. Они регулярно переписывались с братом, однако тот никогда не сообщал, что приедет. Скучаю, мол, жду, но не более. И вот на́ тебе... Может, дома что-то стряслось? Заболел отец?

Владимир два раза перечитал телеграмму. Глянул на будильник: по-московскому — четверть третьего. Нет, автобусом уже не успеть. Слишком далеко отсюда до аэропорта.

Позвонил Морозову на дом (благо в квартире был телефон), предупредил на всякий случай, что едет встречать брата.

Запер квартиру и выбежал на улицу.

К счастью, такси ждать долго не пришлось. В темно-фиолетовом студеном воздухе зеленый глазок «Волги» светился как-то по-домашнему тепло.

— В аэропорт. И, пожалуйста, побыстрее, — захлопывая дверцу машины, произнес Владимир.

Машина понеслась по пустынным, заснеженным улицам Красноярска. Владимир окаменело уставился в покрытое пушисто-белым инеем лобовое стекло. Погрел его дыханием... Вспомнился отчего-то шумный Киев, старый дом на Шулявке, где они жили, ярко-зеленые склоны Владимирской горки... Словно дохнуло чем-то обжигающе знакомым, родным. И сразу же все исчезло. Как один-единственный эпизод из другой, далекой и странно удачливой жизни. Будто был там не он, Владимир, а кто-то иной, похожий на него... Один человек — и две жизни. Вот же как бывает.

Сашу Владимир узнал сразу, едва тот появился в овальных дверях самолета. Брат был в черном полушубке и пыжиковой шапке. На ногах — унты из оленьих шкур. Отцовские, факт... Авоська в руках. А в ней — апельсины... Вот же чудак, думает, Красноярск — край света, ничего тут нет...

— Сашок!

— Володя, братуха! Ну, здравствуй, беглец, здравствуй...

Они тут же — возле самолета — крепко обнялись. Улыбаясь, рассматривали друг друга, хлопали по плечам. Владимир нашел, что брат подрос, раздался вширь. Настоящий Илья Муромец... Ну а Саша, в свою очередь, заявил, что Владимир заметно похудел: кожа да кости. Непросто, видать, бороться за жизнь. Дома — все в порядке, у Ирины — тоже. Отец по-прежнему работает во ВНИГИ и вроде переживает, что Владимир уехал, но показать этого не хочет. Ну а он, Саша, приехал помогать брату. С университетом — все улажено. Перевелся на заочное отделение.

— Ты даешь... — улыбнулся Владимир. Он был одновременно и рад приезду Саши, и удивлен, что тот решился на такой шаг. А ведь пора бы и знать друг друга: прожили под одной крышей почти двадцать лет.

— Ты много писал в письмах об Ане Виноградовой... Познакомишь?

— Все в свое время. — Владимир бросил взгляд на часы. До начала работы оставалось пятьдесят шесть минут. — Ладно... Будешь чертить дома по данным электромоделирования гидрогеологические карты. Их нужно много... Ну, а сейчас садись на такси — и дуй домой. Вот ключи. Адрес знаешь по письмам. Обо всем остальном поговорим вечером, когда вернусь из НИИ.

Май приспел ветреный, с частыми сменами погоды. То дышат с юга пыльным жаром монгольские степи, то ударит зубастой стужей со стороны Якутии или Таймыра, и грязно-зеленые листья тополей, выстроившихся вдоль красноярских улиц, покрываются мокрым пушистым снегом...

Несмотря на капризы погоды, настроение у Владимира было хорошим. Последние дни мая были для него радостными вдвойне. Во-первых, лаборатория механики на месяц ранее намеченного срока закончила тему и всем сотрудникам, в том числе и Кравчуку, была дана передышка. Ну и во-вторых, Владимир завершил (что самое важное!) моделирование.

Когда Аня закончила считать смету, оказалось, что затраты на вертикальное осушение — четыре миллиона сто тысяч рублей. А «подземка» — десять миллионов!

Они смотрели друг на друга и улыбались. Ему хотелось обнять ее, расцеловать, но в лаборатории были люди, и он с трудом пересилил себя.

Успокоился, поостыл немного. Наверно, совсем ни к чему сейчас восторги, «ахи» и «охи». Сами по себе результаты моделирования гроша ломаного не стоят. Надо все это внедрить! Ну, а если это ему не удастся?

Аня словно читала его мысли, сомнения. Прищурившись, рассудительно сказала:

— Дальше тебе будет труднее. Но пути назад, Володечка, уже нет! Рубикон перейден.

— Да-да, это так, — кивнул Владимир. И поймал себя на том, что смотрит на Аню с нескрываемой нежностью и симпатией. Его одолевало желание сказать ей что-нибудь необыкновенно хорошее, ласковое, но он лишь широко улыбнулся и еще раз повторил: — Да-да... пути назад уже нет!

Морозов долго держал в руках обходной лист Владимира. Подписывать не спешил — уговаривал остаться в Красноярске.

— Может, все-таки передумаешь, а? Тут у тебя — гм... и невеста, и перспектива роста по научной линии. Какой у тебя оклад был в Киеве? Рублей сто пятьдесят, наверно?

— Сто тридцать пять...

— Вот видишь, крохи! — подкузьмил Владимира Морозов. — А ты ведь у меня получал сто восемьдесят! Останешься, я тебе дам оклад двести двадцать рублей в месяц плюс соответственно премиальные. НИИ у нас хороший, по первой категории зарплаты идет... Думаю, мы сработаемся. Парень ты — стойкий, башковитый. Если нужна двухкомнатная квартира — будет. В этом же году! — По-отечески уточнил: — Толковых работников ценить мы умеем... Ну, скажи, чем тебе у нас плохо, а?

Владимир, улыбаясь, пожимал плечами. Разве он говорил когда-нибудь, что ему тут плохо? Наоборот, ему здесь многое нравится. Но главное для него все же — Кедровск. Зачем он тогда моделировал? Зачем Аня строила гидрогеологические разрезы и считала смету, а Саша вычерчивал карты? Двадцать пять карт на каждые два года эксплуатации разреза составил парень! Медаль таким людям надо давать.

— Ты, батенька мой, дело свое сделал, совесть твоя чиста. Теперь пускай вышестоящие инстанции занимаются этим вопросом, — с благодушным видом внушал Кравчуку Морозов. — Пора подумать и о себе, Владимир Петрович. Ты ведь, дорогуша, можешь и не пробить свою схему осушения Южного участка, разве не так? Ну а у меня — все твердо, ясно. Как первый закон Ньютона! Останешься у нас — дам тебе группу, диссертабельную тему. Будешь соискателем...

— Но я ведь не физик, а гидрогеолог.

— Перестроиться тебе будет нетрудно. Основные процессы теплофизики и дренажа, как ты уже успел заметить, описываются одними и теми же дифференциальными уравнениями. Так что у этих наук очень много общего. — Морозов потер ухо. — Я уже говорил о тебе с директором нашего НИИ. Он поддержал меня...

Владимир упрямо наклонил голову. Ему было приятно слышать такое, и все-таки принять предложение Морозова он не мог.

— Спасибо, Геннадий Палыч, за все, что вы сделали для меня. Но не позже, чем завтра, мы с братом должны выехать в Кедровск. Сейчас — каждая минута дорога. Не обижайтесь, пожалуйста.

Морозов, не скрывая своего разочарования, вздохнул и расписался в обходном листе Владимира.

— Ну, что ж, желаю успеха. Поезжай. Но о моем предложении не забывай.

Плотно поужинав в ресторане «Украина», Игорь Николаевич Боков прикатил домой на такси в девятом часу вечера. Принял душ и, надев махровый халат, с наслаждением опустил уставшее тело в мягкое кресло. По телевизору показывали эстрадные миниатюры с участием Аркадия Райкина. Игорь Николаевич любил этого артиста. И, как ребенок, смеялся, когда Райкин, напустив на лоб длинную челку, явился к своей бывшей учительнице, которую притесняли в коммунальной квартире злые и жадные соседи...

Игорь Николаевич вытирал ладонью мокрые от неудержимого хохота глаза, хлопал в ладоши... Абсолютно здоров лишь тот, кто умеет по-настоящему смеяться!