— За то, что активная… У тебя и ничего не получается, а ты всё равно наперёд всех лезешь…
Ну, уж, это он, наверное, перехватил.
Люська саданула его по спине портфелем. Конечно, не больно. Но Тишка дал сдачи. Люська показала ему язык:
— Тихон Иваныч, снимай штаны на ночь…
Тишка вконец расстроился: и эта сорока знает дразнилку. Не дай бог, если Славка проговорился ей о тайном смысле стишков.
Но Люська как полоумная шпарила одну строчку:
— Тихон Иваныч, снимай штаны на ночь… Тихон Иваныч…
— Ну, я тебе покажу! — Но показывать-то было уже некогда, тропинка свернула к школе, и Тишка грозно пообещал:
— Попадёшься на узенькой дорожке.
— А я Марии Прокопьевне скажу…
— Наябедничай попробуй, — показал ей Тишка кулак. — Вдвойне заработаешь.
— А вот и скажу, не испугаюсь…
Так, переругиваясь, и в раздевалку зашли, и Люська сразу затерялась в толпе, да она Тишке не очень-то и нужна была. Всё равно чилийское название «Трёх тополей» не запомнила, отличница липовая… Уж ладно, у Тишки в одно ухо влетает, в другое вылетает — так его и не ставят в пример. Он в стенгазету не пишет заметок, не мнит из себя писателя. А Люська всё должна помнить.
Тишка порасспрашивал в школе ребят о чилийском монастыре — никто не знал. Сбегал в пятый класс к своему дружку Серёжке Дресвянину, тот вообще о монастыре ничего не слыхал — ну, у них классной руководительницей Клавдия Ипполитовна, не известно ещё, когда соберётся рассказать о готовящейся расправе над Корваланом. Это Мария Прокопьевна всегда первой всё сообщит, потому что и сама переживает, что с Корваланом будет.
С посылкой, конечно, можно и потерпеть, но с письмом уже припекало: по крайней мере, дня за три до посылки Корвалан должен письмо получить. За три дня он, конечно бы, разгадал тайнопись молоком, трёх дней ему на это хватило бы. Тем более, в письме Тишка сделал намёк: «Мы слышали по радио, что у вас в Чили подорожали цены на молоко. А у нас в революцию на молоко цены не поднимались, и молоком даже писали в тюрьмы письма, которые огонь помогал читать». Уж куда прозрачнее намёк…
Охранники, они — дураки, они, конечно, не догадаются ни о чём, потому что и в самом деле, подумают они, как читать в тёмной камере письмо, которое написано не карандашом, не чернилами, a белым молоком на белой бумаге? Какой нужен хороший свет, чтобы разглядеть белые буквы? Надо только, пожалуй, для запутывания охранников добавить, что чернила стоили в царской России очень дорого, и потому приходилось писать молоком. Корвалан-то поймёт, что, не будь какого-то тайного умысла, Тишка эти глупые сведении сообщать не стал бы. Значит, надо Корвалану над этими сведениями поломать голову. А уж трёх-то дней для разгадки хватит с лихвой.
И вот всё упёрлось в эти «Три тополя», будь они неладны. Придётся, пожалуй, бежать к Марии Прокопьевне. Конечно, она будет спрашивать: зачем, для чего, для какой надобности? Тишку заранее пробивал холодный пот от её расспросов. Посвящать кого-то в свою затею он не собирался.
В письме он сделал все необходимые для запутывания охранников приписки, молоком между строк накорябал, чтобы Корвалан ждал посылку, в которой придут напильники и пилки по металлу, и чтобы после побега Корвалан, не раздумывая, ехал в Советский Союз — прямо к Тишке, места у них в доме много: себе Тишка на пол постелет, а гостя уложит на кровать. Он заклеил конверт и, как и на посылочной крышке, печатными буквами вывел: «Страна Чили, город Сантьяго», а на «Трёх тополях» споткнулся…
Поскрёб в затылке — и загрустил: каково-то там Корвалану дожидаться суда в этом монастыре… Ведь знает же, что суд будет не на его стороне, а на стороне Пиночета. Так бы и слетал Тишка в монастырь, поговорил бы с дедушкой Лучо, посмотрел, что он делает…
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«В старом мрачном доме, который раньше принадлежал женскому монастырю и который находится в одном из южных кварталов чилийской столицы, томится в неволе 59-летний мужчина. Его глаза не могут видеть Андских Кордильер… Окна крошечной кельи, превращённой в мрачный застенок, забиты толстыми досками. Лишь через маленькую щёлочку пробивается внутрь луч света.
Сын бедной крестьянки и учителя начальной школы, он уже в юности стал признанным вожаком чилийского пролетариата. За ум, непреклонность, за верность делу рабочего класса и всего народа его избрали Генеральным секретарём Коммунистической партии Чили. Имя его знает весь мир. Это Луис Корвалан.
Он был арестован 27 сентября 1973 года и с тех пор является узником Фашистской хунты, возглавляемой генералом-предателем Пиночетом.
Глаза Луиса Корвалана не видят земли и гор своей страны, которую он так любит и за которую столько боролся, но он мысленно обозревает весь мир. В этом помогает чтение тех немногих книг, которые тюремщики разрешили принести в камеру. Каждый день в течение нескольких часов он занимается французским языком, по книгам изучает экономику и сельскохозяйственную технику. Читан газеты и журналы, издаваемые хунтой, опытный политический руководитель раскрывает для себя многое из того, что хунта хотела бы скрыть.
Луис Корвалан находится в тюремном застенке концентрационного лагеря «Трес аламос» с 27 мая 1975 года. Ночью его перевели туда из лагеря «Ритоке». Перевод Генерального секретаря Коммунистической партии Чили в лагерь с более суровым режимом был сделан тогда, когда, несмотря на все репрессии со стороны фашистского режима, чилийские трудящиеся усилили борьбу за свои экономические и профсоюзные права.
Тюремщики содержат вожака чилийских коммунистов в неотапливаемой камере. Здоровье Луиса Корвалана сильно ухудшилось: обострилась хроническая язва желудка, воспалились дёсны и полость носа. Но ему не оказывают никакой медицинской помощи. Суровая изоляция и отвратительное питание — это ответ на массовые выступления и манифестации, которыми рабочие и крестьяне Чили встретили 1 Мая, бросив вызов диктатуре. Более десяти тысяч трудящихся пришли на стадион «Сан-Эухенио», где профсоюзные организации проводили спортивный праздник в честь 1 Мая. Праздник был запрещён хунтой, но он всё же состоялся.
Много людей собралось в день 1 Мая и в кафедральном соборе Сантьяго, где проходило единственное разрешённое властями мероприятие.
Фашистские правители ошибаются, если думают, что, усилив репрессии против Генерального секретаря Коммунистической партии, они сумеют погасить вулкан народного гнева, поколебать решимость чилийцев бороться за свою свободу.
Не так давно главарь хунты Пиночет выступал перед учащимися лицея имени Габриэлы Мистраль в Сантьяго. Когда он начал говорить, школьники устроили настоящую демонстрацию протеста. Не боясь диктатора, они громко свистели и кричали: «Долой преступника!» Двенадцати-тринадцатилетние ребята пишут на стенах домов в Сантьяго букву «Р», это начальная буква испанского слова «ресистенсия», что значит «сопротивление».
Несмотря на изоляцию, до Генерального секретаря Коммунистической партии Чили доходят вести о борьбе его народа, о гигантской кампании международной солидарности…»
Эдуардо Лабарка, чилийский журналист.
«… У отца по-прежнему болит желудок, сильные боли в позвоночнике. Маме иногда разрешают повидать отца. Наши друзья достают нужные лекарства, и она могла бы их передать при встрече отцу. Но охранники отбирают эти лекарства. Они говорят, что должны показать их тюремному врачу. Ну, а врач каждый раз нагло заявляет, что Корвалан не нуждается в этих лекарствах…»
Из рассказа дочери Луиса Корвалана Вивианы.
«В лагере «Трес аламос», расположенном в Сантьяго, находится около четырёхсот заключённых, из них девяносто женщин. Главного палача лагеря зовут Освальдо Рома. Заключённых голыми привязывают к железной сетке кровати и держат так по нескольку дней. Надсмотрщики называют эту операцию «паррилья» (паррилья — железная решётка, на которой жарят мясо)».
