— Ты членораздельно можешь сказать, чего случилось?

А Тишке уже не хотелось с ними ни о чём говорить: это ж надо, они ничего не знают, изобретают радиоприёмник… А в это время в Чили происходит неизвестно что.

— Да уж ладно, — вздохнул он огорчённо и повернул к дверям.

Славку будто ошпарили кипятком — он сорвался с места, перегородил брату дорогу:

— Пока не скажешь — не отпущу.

Тишка непонимающе посмотрел на него, повернулся к Алику: неужели и Алику неизвестно? В газетах о Корвалане пишут, по радио о нём говорят, а они и не догадываются, что с ним творится?

— Корвалана двадцать второго марта будут судить, — не выдержал Тишка. — А вы тут с радиоприёмником возитесь…

Славик вернулся к столу, скрестил на груди руки.

— Тишка, ты мал и глуп, ничего не понимаешь, а паникуешь, — сказал он строго.

— Как это я не понимаю? — удивился Тишка. — Нам Мария Прокопьевна на классном часе рассказывала…

— «Мария Прокопьевна, Мария Прокопьевна»! — передразнил Славик. — Самому надо соображать.

— Ой, Славочка, я-то соображаю, а вот ты неизвестно, о чём думаешь. Нам Мария Прокопьевна…

Славка опять воздел руки к потолку.

— Ну, видишь, Альберт, какое это сокровище? — и, обозлённый на Тишку неизвестно за что, спросил: — Ты хоть знаешь ли, Тишка, что такое чилийская хунта?

— Знаю, — не очень уверенно ответил Тихон. — Это… плохие полковники.

Славка поскрёб в затылке: Тишкин ответ его обескуражил своей неоспоримостью.

— Ну это ясное дело… плохие… А кто они?

— Гитлеровские командиры…

Славка, обернувшись к Алику и явно дожидаясь от него сочувствия и поддержки, безнадёжно всплеснул руками.

— Ну, а кто, кто они? — настаивал он непонятно на чём.

Тишка пожал плечами.

— Ага! Не знаешь, — удовлетворённо заключил Славка. — Вот тебе и «Мария Прокопьевна»… Они — фашисты. А ты даже и этого не знаешь…

Тишка запротестовал:

— Так я же и говорил… Я же первым сказал, что гитлеровские…

— Тишка, чему тебя в школе учат? — важничая, остановил его брат. — Ответ нужно давать как? Ясно и чётко…

У Алика он становился не самим собой, а подражал Алику. Того хлебом не корми, а дай показать учёность. Ну, так у него в голове и в самом деле золотые россыпи — Алика и сейчас попроси прочитать наизусть стихотворение хоть из пятого класса — нигде не собьётся.

Алик, столь долго молчавший, всё же встал на Славкину сторону.

— Да, Тихон, — подтвердил он Славкину правоту. — За такой ответ тебе Петя-Трёшник и тройки бы не поставил.

— Ну, Петя-Трёшник… — не нашёлся, чем возразить ему Тишка.

Петра Ефимовича оттого и прозвали Трёшником, что он никаких оценок, кроме троек, не знает. Уж, говорит, ученик из кожи вон лезет, на явную пятёрку жмёт, а Пётр Ефимович ему р-раз — тройку в журнал вкатил… Иногда с плюсом спереди, иногда с минусом сзади, а то и с «вожжами» (с двумя минусами). Троек он не жалеет…

Петра Ефимовича Тишка знает с первого класса. Тогда никто и не думал, что он будет работать в Полежаевской школе.

Учительница русского языка Светлана Васильевна выходила за него замуж. Дело было зимой, в каникулы. И свадьба шла в учительском домике, за школой.

Кому не охота высмотреть Светланина жениха? Тем более, в Полежаеве все считали, что Светлана закончит учебный год и уедет к мужу в Берёзовку. Никто ж не подозревал, что Пётр Ефимович так её любит. А он, видите ли, совсем потерял рассудок, из райцентра, из школы-десятилетки, переехал в рядовое село, в восьмилетнюю школу. Такими чарами обладала Светлана.

Ну, и вечером, когда свадьба была в разгаре, вся Полежаевская ребятня ринулась к учительскому дому. Окна были высоковато. Так на плечи друг другу вставали, отыскивали на заледеневшем стекле вытаявшие кружочки и придирчиво разглядывали незнакомых гостей — кто из них жених.

— Какой он? — кричали нижние.

А верхние путались: кто из незнакомых мужиков подойдёт к Светлане — тот для них и жених.

— Да у него белый платочек в нагрудном кармане, — подсказывал Тишка и всё норовил сам забраться к кому-нибудь на шею: уж он-то бы жениха определил сразу — сколько женихов в кино ни видел, все с платочками.

Нижние, устав быть ишаками, сбрасывали с себя верхних. И хохот стоял под окнами, и гвалт, и грохот, когда верхние падали, шебурша заледенелыми валенками по обшитой тёсом стене.

Конечно, учителя и через двойные рамы услышали этот шум. Выходили на крыльцо ругаться.

Выйдут — из-под окна как метлой всех сметёт, закроют за собой дверь — и опять все под окнами.

И вот уж когда и учителям, и школьникам надоело играть в кошки-мышки, на крыльце появился незнакомый парень.

— Ребята, позвал он весело, — я жених. Давайте знакомиться.

Ребята прятались за углом, помалкивали.

— Никогда не думал, что вы такие трусы, — сказал жених. — Честное слово, я не кусаюсь.

Кто-то хихикнул, кто-то засмеявшемуся дал тумака.

— Ну, идите сюда, — притопнул на крыльце жених.

И Тишка, самый доверчивый, первым вылез из сугроба, в котором лежал. Жених веником охлопал с него снег.

— Тебя как зовут?

— Тишка.

— А меня Пётр Ефимович. — Жених протянул Тишке руку. — Не замёрз? Погреться не хочешь?

Ну, тогда потянулись из укрытий и другие.

Он всех повёл в дом, попросил, чтобы дали ребятам чаю, а сам то одного, то другого спрашивает:

— Тебя как зовут? А тебя?..

— Ты в каком классе? А ты?..

— Ага, в третьем… А ну-ка, расскажи мне стихотворение Тютчева «Нивы сжаты, рощи голы…».

— Как это не учили? Марфа Игнатьевна, — обратился он к учительнице третьего класса. — Учили наизусть Тютчева? Учили… Врать, ребята, нехорошо.

— Ну, а ты мне определи падеж существительного вот в этом предложении… Нет, неправильно. С какими предлогами дружит дательный падеж? Не знаешь? А кто знает?

Задом, задом — и все выскользнули за дверь да домой. Никаких окон больше не надо. Один Тишка замешкался, потому что сел пить чай. Так жених ему «за смелость» сунул в карман яблоко и пообещал:

— Ну, с тобой-то мы ещё в школе встретимся. У тебя долгий путь…

Слава богу, у Тишки учительницей Мария Прокопьевна, но с четвёртого класса и он может попасть к Пете-Трёшнику. Правда, Алик Макаров и у Петра Ефимовича умудряется получать пятёрки. А тоже вот пугает Петей-Трёшником:

— Петя-Трёшник, Петя-Трёшник…

Пётр Ефимович такой же человек, как и все.

— Никакого я Трёшника не боюсь, — заявил Тишка.

Алик покровительственно улыбнулся:

— Правильно, Тихон, раньше времени паниковать не надо.

Славка, конечно же, не преминул вставить своё.

— Это Тишка-то не паникёр? — спросил он и сам же ответил: — Да ещё какой паникёр! Он же и сюда с какой паникой прибежал…

Алик предостерегающе поднял руку:

— Не надо, Вячеслав, Тихон исправится.

Тишка послушно кивнул, а Алик снизошёл пояснить своё заключение:

— Он пока не изучал историю революционного движения. Не знает о необратимости исторического развития общества.

Тишка, ничего не поняв, вылупил на умничающего Алика глаза. Да и Славка — по всему было видно — не больно-то разбирался в высоких словах, но поддакивал Алику:

— Вот именно… Ну, конечно… Естественно…

А Алик между тем развивал свою мысль:

— Народ Чили уже не повернуть на капиталистический путь, хоть палачи убили чилийского президента и заключили в концентрационные лагеря тысячи коммунистов и Генерального секретаря Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана… Их победа временная. Историю вспять не повернуть…

Алик размахивал руками и ходил по избе, печатая шаг.

— И из их затеи ничего не выйдет, — Алик разрубил рукой воздух. — Корвалана освободят.

Тишка и верил ему, и сомневался.

— Но его же двадцать второго марта будут судить, — сникше прошептал он, уже зная, что от суда ничего хорошего не дождёшься: у чилийцев суд царский — чего ему хунта прикажет, то он и сделает.

— Дорогой Тихон, — заложил Алик руки за спину. — За это время можно организовать миллион побегов.