Вот это верно, соглашался Тишка с собственными укорами: и географию надо знать, и сухарей насушить не мешает, и вообще приготовиться к дальней дороге. Мало ли что бывает… Посылку перехватят охранники, а обстоятельства так сложатся, что надо будет, не задерживаясь ни на минуту, лететь к Корвалану на выручку. Эх, с Серёгой бы обо всём посоветоваться, но Серёга чего-то уж очень кисло относится к Тишкиной затее: денег, говорит, нет на железнодорожные билеты, через границу не проскользнуть, испанского языка не знаем, местность не изучили… Уж лучше бы честно признался, да, мол, боюсь — от мамкина подола не оторваться. Отговорками можно любое дело загубить. С Серёгой советоваться — только душу травить. Придётся, видно, действовать одному. Вот подковать себя в географии, наверно, и в самом деле не помешает. Кто спорит, конечно, надо иметь представление о местности — где какая гора, где ущелье, где речная долина. Это на практике пригодится. Незаметно ли к крепости «Трес аламос» пройти, укрыться ли от погони придётся, знание местности всегда выручит.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Семьдесят две тысячи чилийских детей остались сиротами — их родители погибли от фашистской пули или умерли от пыток.
Хунта жестоко мстит всем, кто поддерживал правительство Сальвадора Альенде. Она мстит даже детям.
Вот несколько имён из огромного списка арестованных хунтой пионеров:
Эрнестина Агилера, тринадцати лет, арестована вместе с родителями. После пребывания в концлагере Техас Вердес сошла с ума.
Нестер Эрнандес заключён в тюрьму города Вальпараисо.
Альберто Гонсалес Медина — в тюрьме города Сан-Фелипе.
Хуан Барраса Сепульведа и другие пионеры содержатся в лагере Чекабуко в пустыне Атакама.
Освальдо Пуссио отправлен с отцом на остров Досон, а затем в тюрьму Ритоке.
Луис Хаке Фуэнтес подвергся зверским пыткам в тюрьме города Арика. Ему ампутировали руки и ноги.
Но жестокость не сломила борцов. Ни на минуту не затихает борьба.
Как злой кошмар, преследуют фашистских генералов надписи на стенах домов: «Долой хунту!», «Хунта — это голод!» Надписи сделаны детской рукой. Их пишут чилийские пионеры. Эти же слова можно увидеть на спинках сидений в автобусах. Их оттискивают с помощью резиновых клише: быстро и незаметно для вражеского глаза.
В различных частях Сантьяго и других городов появились листовки, которые призывают народ к сопротивлению. Листовки помогают разбрасывать ребята. Чилийский комсомол издаёт подпольную газету «Либерасьон»…»
Из газет.
30
Без Серёги Дресвянина Тишка обойтись всё же не мог. Люська, конечно, решительный человек, но девчонка. Да с ней сейчас о чём ни заговори, она всё на стихи сведёт. Хорошо, что Люська в прошлый раз перебила его, и Тишка не обмолвился о посылке. А то бы, смотришь, она его и в стихи вставила, теперь бы выкручивайся, доказывай всем, что не хотел этого.
Кроме Серёги, у Тишки, к сожалению, советчиков не было. Да, признаться, Тишка и не оставил надежд на своего дружка — всё ж таки парень он мягкий, уступчивый, и вполне может случиться такое, что склонится на Тишкино предложение. У него ж за Корвалана тоже душа болит. Даже вырезки из газет начал делать о Чили. Вот придёт к выводу, что без Серёжки с Тишкой дело с освобождением Корвалана не сдвинется с мёртвой точки, и запоёт по-другому. Серёжке всегда надо время, чтобы опомниться, чтобы принять решение.
Тишка, покрутившись на развилке, повернул под гору, по тропке-прямушке спустился с обрывистого берега на лёд. Лёд опять был неузнаваемо новым: он прогнулся опрокинутым наизнанку цыганским шатром, а у берегов оскалил вымазанные землёй надломы. Вода в проруби осела и, всплескиваясь, не задевала даже о лёд. В океан убежала, решил Тишка и опять вспомнил Люськин стишок: «Мне бы только переплыть океан…» Да-а, мне бы только переплыть океан…
Он застал Серёгу за книжками. Бабушка Ульяна гремела на кухне ухватами.
Услышав стук двери, она выглянула из-за занавески, отделявшей кухню от общей половины.
— Ну, что сокол? — спросила она, держа на весу мокрые руки, — Ты ведь как-то обещался коров учиться доить. Чего на ферму не ходишь?
Тишка уже привык к её повадкам и потому на подковырки не обратил никакого внимания.
— У меня и дома работы хватает, — отмахнулся он.
— Единоличником растёшь, Тишка. Нехорошо. — Она убралась за занавеску, а Тишка сразу же взял быка за рога.
— Ну, чего надумал? — спросил он шёпотом.
— Да я же тебе говорил, — покраснел Серёга. — Не доехать же…
— Серёжка, боится тот, кто ничего не делает…
— Разве в боязни дело? — Серёжка вытащил из-под клеёнки, разостланной на столе, газетную вырезку. — Вот, сегодня только что выстриг… Видишь, что написано? До Ла-Паса лететь самолётом двенадцать часов…
Название для Тишки ни о чём не говорило.
— Это что? Город в Чили такой?
— Да не в Чили, а в Боливии… Но Чили сразу за Боливией…
— Вот и хорошо, — обрадовался Тишка. — Всего двенадцать часов. А я думал, неделю на дорогу придётся потратить.
— Ти-и-ишка, — упавшим голосом прошептал Серёга. — Да это же самолётом, а билет на самолёт знаешь как дорого стоит…
— Люська в Шарью летала, говорит, три рубля.
То в Шарью, она же рядом совсем, а туда и трёх коров продашь, так на вырученные деньги билетов не купишь…
— Ну да? — не поверил Тишка и тоже взгрустнул. Но не прошло и минуты, как он загорелся снова. — Неужели лётчика не уговорим? Ты, Серёжка, не знаешь, как я уговаривать умею. Даже у Славки конфетки выпрашиваю. А лётчик же уговористей.
Бабушка Ульяна откинула занавеску:
— Вы о чём это, секретчики, шепчетесь?
Пришлось уходить на улицу.
Они по натоптанной коровами тропке пробрались к бане и сели на щелястый порог. На солнцепёке было тепло и тихо. Ветер, вывёртываясь из-за угла, шевелил вытаявшие будылья крапивы, но порога не достигал, улетал к ельнику. Мелкий ельничек начинался прямо у бани, а взнявшись на взлобок, перерастал в лес. Две — в необхват — ели даже выскочили из леса и прижались к изгороди, означившей приусадебный участок Дресвяниных. Снег под ними был усыпан желтеющей хвоей и шишками.
— Серёга, — возобновил разговор Тишка. — Ты потом всю жизнь будешь локти кусать… Вот… была возможность помочь человеку, а не помог… К старости знаешь как будешь каяться?
Серёга молчал, а Тишка, подбадриваемый этим молчанием, напирал:
— Решайся, Серёжка, решайся… Я уже сухари втихую сушу… Дня через четыре можно бежать…
С крыши капало. В снегу под потоком насверлило не только разнокалиберных дырок, но и наморозило глыбой белого льда, сквозь который зеленела не увявшая с прошлого года трава.
— Географию вот немного подучим, чтобы не заблудиться, — продолжал развивать свои мысли Тишка, — и двинем.
Серёжка виновато отводил глаза в сторону:
— Не пропустят туда. Как ты этого не поймёшь?
— Прокрадёмся. Ты по-пластунски лазить умеешь?
Тишка был готов броситься в снег и проползти перед Серёгой ящерицей, но Серёга остановил его:
— Там на аэродромах асфальт.
Тишка долго не думал:
— На парашютах выпрыгнем, договоримся с лётчиками… — Он покрутил головой, прислушиваясь к шуму леса. — Вот поэтому географию и надо учить — где горы, где речка… Чтобы выпрыгнули — и спрашивать ни у кого не надо, без поводыря в Сантьяго придём… Ты не знаешь, в каком классе Чили проходят?
Серёжка помолчал:
— У нас вот нету… Я думаю, что в восьмом.
— Ага, у Алика Макарова, значит, есть… Я с ним договорюсь.
Он был сейчас способен договориться со всем миром.
Серёга был грустен.
— Я понимаю, — вздохнул Тишка. — С Полежаевом расставаться жалко… Да ведь не все же там погибают, может, и мы с тобой уцелеем… Я — так точно живучий, с крыши два раза падал, а не разбился, даже не свернул шею.
