А впереди уже слышно было живую деревню. Пахло родным дымом. Неповторимо родным.

Документы, письма, свидетельства очевидцев

«Хунта боится солидарности народа. В Чили мы получали письма с детскими рисунками из Советского Союза. Эти письма прошли через почтовую цензуру. Несколько писем мы понесли отцу. Цензура лагеря тоже должна была посмотреть эти письма. Комендант лагеря Пачеко и его подчинённые, насмотревшись американских боевиков, решили, что рисунки — это план побега…

… В маленьких городах Чили едят кошек и собак. Люди продают всё, даже детские игрушки. В классе, где я училась, ребята падали в обморок от голода…»

Из рассказа четырнадцатилетней дочери Луиса Корвалана Марии-Виктории.

23

— Ну, Тишка, как живём? — спросил у сына Иван.

— Хлеб жуём, — в тон ему отозвался Тишка.

Иван захохотал, и Варвара Егоровна насторожилась: вот сейчас муж и проговорится — каким-нибудь боком, да зацепит посылку. Варвара Егоровна выскочила из кухни, где процеживала молоко, и застала в избе такую картину, какой давно уж не видела.

Иван сидел на кровати у сыновей. Тишка лежал ещё под одеялом, зевал, а Славка, накрывшись с головой, делал вид, что спит.

— Кончайте, кончайте потягушечки, — поторопила Варвара Егоровна. — В школу опоздаете.

До школы ещё было ой-ой как далеко — и умыться успеют, и позавтракать, и кровать прибрать, и в избе подмести, но Варвара Егоровна опасалась, что Иван затеет с Тишкой не тот разговор. Его ведь как бес подтыкает, он с Варварой-то Егоровной и то не раз начинал:

— А что, мать? Вот ведь, кроме него, никто не додумался в Полежаеве, а он, видишь, как… Да, может, и в Советском Союзе один такой…

— Такой дурной, — подхватывала Варвара Егоровна.

— Ну, не ска-а-жи-и, — несогласно крутил головой Иван. — Не дурной, а, наоборот, сообразительный… Конечно, он нигде не бывал, жизни не знает… Ну, короче говоря, обстановки не представляет: думает, посылку наладил — и она, миленькая, пошла-поехала… А там ведь всякие таможни, проверки. Да в Чили теперь и режим другой — фашисты у власти, — конечно, насквозь просветят, чего в посылке от советского школьника… Теперь ведь техника, знаешь, и вскрывать не надо, лучами просветят… А Тишка жизненных обстоятельств и не учёл.

Варвара Егоровна удивлялась осведомлённости мужа: про лучи, про таможни она, как и Тишка, тоже ничего не слыхала. Но уж то, что посылку не разрешат передать в тюрьму, в этом у неё сомнений никаких не было. Она знала от сведущих людей, что в тюрьмах существуют на посылки ограничения: в три месяца, скажем, одна, и то если ты себя хорошо ведёшь. А про Корвалана рассказывают такое… Он ведь ни начальника тюрьмы, ни охранников, никого не признаёт, правду им в глаза режет, на своём стоит неотступно — кто ж ему разрешит передать посылку. Вон немецкие лагеря были — разве туда чего-то пошлёшь? Рассказывали, когда конвой ведут и какая-нибудь сердобольная баба бросит пленным кусок хлеба, так и в неё, не задумываясь, стреляли. А ведь в Чили тоже фашисты. Нет, о посылке туда и думать нечего.

А Иван знай разглагольствовал:

— Знаешь, мать, у нас прошлым летом туристские путёвки в Чехословакию предлагали… Если и нынче будут куда — может, свозить ребят? Пусть развиваются.

— Да сиди ты! Ты меня хоть бы до Костромы свозил, а то скоро жизнь проживу и на поезде ни разу не ездила…

— Свожу, свожу, — обещал Иван, обмякнув от великодушия.

А когда ездить-то? По рукам и ногам связана хозяйством — корова, поросёнок, овцы. Если бы ещё не парни были, а дочери — на них бы корову можно оставить. А Славке вон доверь — не доена и не поена будет.

Да и дочери тоже… Нет уж, видно, по заграницам не ездить. Детки вырастут, они наездятся и за родителей. Поясницу вон схватило радикулитом — так до Берёзовки, до больницы, не могла выбраться, а тут ведь двенадцать километров всего.

У Ивана же после Тишкиной посылки блажь ударила в голову: надо сыновьям белый свет показать.

— Сам-то много ли видел?

— А и сам посмотрю, — скалил зубы Иван. — Мать, — поворачивался он к Варваре Егоровне, — ну, ты зарабатываешь до двухсот, да у меня по три — по четыре сотни выходит. Куда нам деньги-то? Солить, что ли?

— Да отправляйтесь на все четыре стороны, — отмахивалась Варвара Егоровна: знала, что никуда не уедет. Кто его среди лета из колхоза отпустит? А зимой у ребят школа, никуда не уфыкнешь.

Но Иван — как маленький ребёнок — вбил себе в голову и не отступает:

— Ой, нынче съездим… Чёрное море покажу, Кавказ…

— Так Кавказ или Чехословакию? — не упускала возможности подколоть мужа Варвара Егоровна.

Но он не замечал издёвки:

— Путёвки будут — в Чехословакию, а нет — на Кавказ.

— Ну, валяйте…

Теперь вот Иван сидел на кровати сыновей и им мог брякнуть чего ни попадёт.

— Давай вставайте, вставайте, — поторопила Варвара Егоровна и мужа, и сыновей.

Но Иван всё-таки успел задать Тишке вопрос:

— А вот, Тишка, как ты думаешь, что из себя представляет граница?

Варвара Егоровна как была с марлей в руке, через которую процеживала молоко, так с марлей на него и пошла:

— Да ты чего ещё тут турусы на колёсах разводишь? Ребятам надо в школу бежать, а он им границей головы забивает… Ты бы про уроки у них лучше спросил… А то ни разу не поинтересовался, выучили ли?

Иван поднялся с кровати и попятился, защищаясь от марли вытянутыми руками.

— Мать, да если хочешь знать, это вопрос из географии — про границы.

— Какая в третьем классе география? — наступала Варвара Егоровна. Даже предметов у сыновей не знаешь, совсем от дому отбился. Только ночевать и приходишь…

В общем, накричала на него, насобирала всякой всячины, какой надо и не надо. Иван сразу взглядом потух, оделся, ушёл в сени, взялся чего-то топором мастерить.

А когда ребята убежали в школу, вернулся в дом.

— Ты чего же это при детках-то так меня? Я ведь не на гулянку хожу — на работу…

Он сглатывал обиду.

— Ой, Ваня, и сама не знаю чего, — призналась Варвара Егоровна. — Накатило чего-то. Испугалась за Тишку. Думаю, вот сейчас скажешь ему про посылку — и у него на месяц слёз.

Иван примиряюще пробурчал:

— Да я ведь не бестолковый, я понимаю, чего к чему… Я ведь над развитием его хочу поработать.

Ну вот, далось ему теперь это развитие. То в Чехословакию собирался везти, то географию для третьеклассника вводит.

— А надо, мать, надо… И сама шумишь, что мало на них обращаю внимания… Ты уж, мать, хоть урывками-то мне не мешай.

Ну, раз Иван снова стал называть её матерью, значит, простил обиду.

24

По радио передавали письмо чилийского рабочего П. из города Сантьяго.

«… Уже третий год, — глухим голосом читал за рабочего какой-то диктор, — на моей родине царит мрак фашистской ночи. Третий год чилийский народ живёт в обстановке свирепого террора, страха и нищеты. Третий год Единый профцентр трудящихся Чили действует в условиях подполья…»

Услышав это, Тишка приободрился. Значит, подполье в Сантьяго существует. Такая весть его обнадёживала. Вот бы и ему на подполье выйти, выведать бы адресок этого рабочего П. Уж он-то наверняка знает, сам, наверное, активный участник подполья. Ну-ну, послушаем, что он скажет дальше, этот рабочий из Сантьяго.

«Злодейски убив законного президента республики Сальвадора Альенде, — передавали по радио, — военная хунта ликвидировала все наши завоевания, достигнутые при народном строе. Всё меньше становится государственных предприятий. Земли вновь возвращены помещикам. Наши дети уже не получают, как раньше, ежедневную бесплатную порцию молока. Теперь она, как и хлеб и мясо, стоит огромных денег и потому нам не по карману. Фашистский режим не гнушается никакими методами, чтобы как можно дольше продлить своё господство на нашей многострадальной земле. Но хунта не в состоянии подавить наше стремление к борьбе и свободе.