А капитан-лейтенант продолжает наращивать темпы обучения.

- Лучшая школа - практика. Самый верный индикатор - собственный нос, - любит повторять Вольский.- Будешь принимать одну из ракет самолично,.-предупреждает он меня.

Впервые в жизни на мои неокрепшие плечи сваливается такая ответственность. Я суетливо бегаю вокруг транспортной тележки, на которой лежит ракета, останавливаюсь то у ее приборного отсека, то возле двигателя. Капитан-лейтенант - он сидит поодаль на раскладном стуле - подзывает меня.

- Не мельтешись, - вполголоса говорит он. - Главные качества командира - спокойствие и уверенность в себе. У тебя на руках контрольный лист. Твое дело рас-.ставить людей и проверить по порядку каждый пункт этого документа.

Я чувствую недовольные нотки в его голосе, «Это тебе не мелком по доске»,- скептически думает, наверное, он.

Возвращаюсь к расчету. Рядом со мной работает на штеккерных разъемах матрос Королев. Он догадался, о чем шел у меня разговор с Вольским: в уголках Валькиных губ прячется усмешка. И все-таки ошибаешься, Валька, не начали сбываться твои предсказания! Набью сколько угодно шишек, но своего добьюсь…

Мы с ним не договаривались, но в служебное время Королев со мной подчеркнуто официален: «Есть, товарищ лейтенант», «Разрешите, товарищ лейтенант?»

С некоторых пор он перестал заходить ко мне в общежитие. И вот почему. Валька хорошо разбирается в электронных схемах, и я предложил ему взять шефство над Саркисяном.

- Нет уж, избавьте, товарищ лейтенант, - заартачился он, - я совершенно не способен к дрессировке. Кроме того, я не слоняюсь из угла в угол и не забиваю «козла» в свободное время. Представьте себе, я читаю книжки! Художественные, - особенно выделил он последнее слово, - Вам бы хотелось, чтобы я читал только эксплуатационные инструкции? Или учебники из вашей личной технической библиотеки?

- Не паясничай, - сказал ему я, - ты не в театральном училище. Можешь усмехаться сколько хочешь, но я действительно люблю свою специальность!..

Мы с ним находились в приборном отсеке. Здесь стоял топкий, едва уловимый запах краски. Безликие, похожие друг на друга, отдыхали под чехлами узлы счетно-решающего устройства.

- Смотри! Вот тот автограф глубины я назвал Архимедом. Гирокомпас - Галилеем. Твой автомат - Лобачевским. Разве он не достоин этого имени? А наш центральный прибор я величаю Эйнштейном! Тебе никогда не приходило в голову - целые поколения людей столетиями бились над принципами работы этих приборов. И теперь ими управляем мы, ты и я, не гении - простые люди. Только за одно это можно проникнуться уважением к нашей профессии. - Разволновавшись, я ласково - поглаживал шероховатые от топорщившихся под чехлом нивелиров и рукояток бока «Эйнштейна». Валька без улыбки, внимательно глядел на меня. Может быть, что-нибудь запало в его душу?..

Я смотрю в контрольный лист. Следующей идет Валькина операция. Но нужная, для этого горловина на ракете задраена, и на ней краснеет сигнальный флажок.

- Товарищ Королев! - окликаю его. Он удивленно вскидывается.

- Разъем сто восемьдесят два, - подсказываю я.

- Соединен, - говорит Валька. - Соединен и законтрен. Но если вы сомневаетесь, я могу снова… - В его глазах вспыхивают злые огоньки. Эх, Валька, Валька, ничегошеньки-то ты не понял! Я на секунду теряюсь, оглядываюсь на Вольского. Тот, кажется, не смотрит в нашу сторону.

- Хорошо, - говорю я и делаю отметку в листе.

Из цеха выхожу уставший, но довольный, словно выдержал серьезный экзамен. «Так что не только мелком на доске», - мысленно отвечаю я Вольскому. Мое настроение передается всему расчету: -ребята весело переговариваются, вышучивают друг друга. Улыбается даже обычно неулыбчивый Саркисян. Только Вальки нет с нами. Я вернулся назад и увидел, как он один-одинешенек в пустом цехе возится около ракеты, старательно поправляет задравшийся брезентовый чехол. Королев оборачивается па стук двери, выпускает из рук шнур. Молча собирает инструмент.

С непривычки я чувствую себя чертовски уставшим, так что не нахожу в себе сил, чтобы добраться до общежития. Устраиваюсь спать на кожаном диване второго отсека.

Кажется, только-только заснул, а меня уже разбудил сиплый крик ревуна. Сунув ноги в незашнурованные ботинки, я заторопился на свой КП. На силовом щите глухо клацает переключатель, и па пультах вспыхивают гирлянды разноцветных лампочек. Начинается приготовление корабля к походу. Люди делают свое привычное дело, и, наверное, ни один человек сегодня не волнуется так, как волнуюсь я. Сегодня полетит моя первая ракета. Да, именно моя. Разве каждый ее блок, каждый клочок ее обшивки не обогрет и не обласкан теплом моих рук? А вдруг что-нибудь не так?

- Товарищ лейтенант, - как выстрел в наступившей тишине звучит тревожный доклад Королева, - не работает автомат…

- Снять питание! - командую я и чувствую, что палуба уходит из-под ног.

Я бросился к Валькиному пульту, снял заднюю крышку. Торцовый ключ соскочил с гаек и больно ударил меня но пальцам. Видать, давненько никто не заглядывал внутрь прибора. Вытаскиваю неисправный блок. Кто-то над моим ухом протяжно присвистывает. Да, дело - труба. Такие поломки устраняются обычно в специальных мастерских.

- Что ж,- говорю я.- Нашей вины здесь нет. Выход в море придется отложить.

- Техника тут ни при чем, - громко и отчетливо произносит Королев. Все головы поворачиваются в его сторону, на лицах недоумение. - Виноват я, - твердо повторяет Валька. - Еще вчера слышал посторонний стук, но не обратил на него внимания…

Минуту все настороженно молчат. Потом без команды операторы расходятся. по рабочим местам. Около пульта остаемся только мы с Королевым. Я смотрю ему прямо в глаза. Он не отводит взгляда, только чуть-чуть подергиваются его веки. Именно таким бывал Валька в школе, когда стоял перед классом, не выучив урока. Не краснел, не опускал глаз, только вот так же дрожали его веки.

- Мы не имеем права срывать стрельбу! - хриплю я. - Слышишь, ни ты, ни я, ни они! - И, внезапно успокоившись, распоряжаюсь:- Королев, Саркисян, быстро запасные части и инструмент! Автомат должен войти в строй.

В отсек влетает взъерошенный Вольский.

- В чем дело? - на ходу выкрикивает он. Я докладываю о поломке. Лицо его светлеет, из груди вырывается облегченный вздох. - Фу ты, пронесло! Я думал, запороли схему. Посадили за пульт Саркисяна - и хана, Плакала бы тогда моя академия…

Валька выдвигается вперед, хочет что-то сказать капитан-лейтенанту. Я крепко сжимаю Валькин локоть.

- Будем вызывать мастеров. Пиши заявку, - говорит. мне Вольский.

- Разрешите попробовать самим? - негромко спрашиваю я.

- Самим? Не сумеем. Да и не положено.

- Давайте рискнем, товарищ капитан-лейтенант, - продолжаю я настаивать.

Он несколько мгновений молчит, словно взвешивает, стоит ли рисковать, затем решительно снимает китель:

- Рискнем! Все равно этот блок придется менять.

Я никогда еще не имел дела с таким сложным механизмом. Здесь недостаточно инженерных знаний, здесь нужны еще и руки опытного слесаря-наладчика. Каждый кулачок, каждый валик надо выставить с микронной точностью. У меня двое помощников - Валька и сам капитан-лейтенант Вольский. Я не вижу их лиц, вижу только запачканные смазкой ладони и слышу за собой их прерывистое дыхание, понимаю, что на карту поставлен мой авторитет, авторитет корабельного инженера.

И вот автомат оживает. Я смотрю на узкую щель шкалы; в которой сменяют друг друга черные колонки цифр, я готов кричать, петь от радости. Да, это не мелком по доске. И что мне втемяшился в голову этот мелок?

- Молодец! - говорит мне капитан-лейтенант Вольский. - Пожалуй, я могу спокойно ехать на экзамены.

Через час мы покидаем бухту. Погода на редкость хорошая. Навстречу бегут мелкие волны и, ласково журча, разбиваются о форштевень лодки. Воздух чист и прозрачен. Мы с Валькой стоим на мостике и смотрим, как постепенно исчезает за кормой знакомый маяк. Долго он белым карандашом висит над горизонтом.