Выпили, похрустели арахисом.

— Хочется плакать! — всхлипнула Олька, — Макс, налей ещё!

— Хватит, Оля! — на тебя выпивка неблаготворно действует, — в меланхолию вгоняет. Всё! Жуй арахис!

— Ну, граммулечку, Макс! Ну, пожалуйста!

— Ладно! — Максим взболтал содержимое бутылки, присмотрелся, — да тут совсем чуть осталось. Подставляйте стаканчики. Допьём и по кроватям - спать!

— Не хочу спать! Хочу гулять! Олька, ты хочешь спать? — Милка покосилась в её сторону - не жмётся ли она к Максу?

— Не-а-а! Хочу любви! Большой и красивой! А ещё ярко-жёлтый кабриолет! Я мчусь по серпантину, вырубленному в горах Италии. На мне соломенная шляпа, чёрные очки и тонкий полупрозрачный шарф, развивающийся на ветру, внизу шуршит и вздыхает море, — она откинулась на спинку скамейки, прикрыла глаза, живо представляя то, о чём говорит.

— Я не понял, Оля! Ты за рулём или на пассажирском сидении? Уточни!

— Конечно, за рулём! — Олька не открывала глаз.

— Из одежды на тебе только тонкий полупрозрачный шарф? А, Оля? — Максим тихонько тряхнул её за плечо.

— Ха-ха! Максим! Не смеши меня! Взял и всё испортил! Помечтать не даёшь!

— Ты не развёрнутую картину рисуешь, Оля, а фрагментарно, обрывками. Давай подробно: что на тебе надето? Про шарф мы знаем! Спускаемся вниз, что там?

— Изящные золотые босоножки на шпильке, — Олька приняла его игру.

— В такой обуви неудобно управлять машиной, — Милке не нравилось, что Олька переключила внимание Макса на себя. Договорились же!

— В такой обуви очень удобно водить кабриолет! — Олька выделила голосом очень.

— Не отвлекайся, Оленька! Не отвлекайся! Поднимаемся выше! На тебе всё те же труселя, в которых ты сегодня щеголяла?

— Макс! — пьяно захохотала Олька, хватит подшучивать! — на мне кружевной бежевый гарнитур - маленькие трусики и бюстгальтер на тонюсеньких, еле заметных бретельках. Нижнее бельё сливается с загорелой кожей настолько, что моему любимому кажется, что я… — она вздохнула.

— Нагишом! — подсказал Максим.

— Не нагишом, а обнажённая!

— Откуда он взялся - твой любимый? — скривила губы Милка, — ты мчишься к престарелому миллиардеру, поджидающему тебя на загородной вилле? Это он подарил тебе роскошный кабриолет? Ты подъезжаешь к вилле, навстречу выходит дедок - миллиардер с трясущимися от дряхлости руками, вытаскивает вставные челюсти, подает их слуге, поддерживающего его и впивается в тебя беззубыми дёснами.

— Ну, тебя! Всё испортила! Помечтать уж нельзя! Даже помечтать нельзя! — пьяно всхлипнула Олька, — я пошла спать! — Она, пошатываясь, пошла в сторону корпуса.

— Оль, тебя проводить? Не нравится мне твоя неверная походка! — Максим приподнялся со скамейки.

— Дойдёт! Что её провожать! — Милка удержала Максима за руку, потянула его, заставляя сесть рядом.

Олька запнулась, чуть пробежала вперёд, но не упала.

Максим порывисто вскочил со скамейки:

— Оля! Подожди! Я помогу! Не дай бог, покалечишься! — он в два шага догнал её, подхватил под руку, повернулся к Милке, — ты можешь идти? Не упадёшь?

Она мотнула головой:

— Да нормально всё! Только я не хочу спать! — она помолчала и добавила, — одна не хочу спать. Может, ты останешься со мной? Просто уснём в обнимку на моей кровати?

— Иди сюда Мила! — Максим не ответил на её предложение.

Она, покачиваясь, встала. Подошла к нему, вцепилась в его локоть так, что казалось она, боится, что если чуть ослабит хватку, он тот час же вырвется и она уже никогда не увидит его.

Он довёл их до корпуса, поднялся на крыльцо, щёлкнул выключателем, усадил Ольку на кровать, повернулся к Милке:

— Спокойной ночи!

— Ты не останешься? — прошептала помертвевшим голосом Милка, — пойдёшь к себе?

— Да, Мила! К себе! — он отстранённо, как бы издали, взглянул на неё: розовая помада расплылась по губам, отчего очертания губ стали нечёткие, расплывчатые. Почему у неё всегда расплывается помада? Как она сама не понимает, что это не красиво! Лучше бы уж не мазалась! — Максим неприязненно разглядывал Милку, или это от выпивки всё становится расплывчатым? — Спокойной ночи! — ещё раз повторил он, и не оборачиваясь, ушёл.

— Как ты думаешь, он меня любит? — Милка повернулась к Ольке, но та уже не услышала её вопроса - спала, уткнувшись лицом в подушку.

«Конечно, любит! Очень любит! Очень - очень любит! — повторяла она, внушая себе желаемое. И, вдруг, чётко и ясно поняла - нет! Не любит! И никогда не полюбит! Просто сбил охотку - что называется! А ей, Милке, это надо? Сама же навязалась! Зачем? — ответа не было, — затем, что он мне нравился! Нравился? Сейчас уже не нравится? Если бы он относился ко мне более…, она не могла подобрать нужное слово, — если бы он любил меня! — она, наконец, смогла сформулировать свою мысль, — может быть, ещё полюбит? — лукавила она сама с собой. Она знала - нет, не полюбит! Никогда! Она чувствовала это.

Максим вернулся в свою комнатушку, скинул обувь и в чём был, не раздеваясь, повалился на кровать. Во сне она пришла к нему, такая нежная, такая желанная. Его девочка! Его Марго! Его крошка!

— Максим, зачем ты сделал это? — печально спросила она, — мы же любили друг друга! Зачем ты предал нашу любовь?

Он не видел её лица, каштановые волосы укрывали, прятали её взгляд от него. Он потянулся убрать волосы с лица, заглянуть ей в глаза, понять любит она его ещё или нет? Любит? Хоть чуть-чуть? Она отшатнулась, выскользнула от него.

— Ну, не уходи, Марго! Ты же знаешь, я не люблю её, только тебя люблю! Ты знаешь это, Марго? Да? — он снова пытался заглянуть ей в глаза. Она отвернулась.

— Тем больнее, Максим, — прошептала она. Он слышал слёзы в её голосе.

— Прости! Я ошибся! — он протянул к ней руки, хотел обнять её за плечи, развернуть к себе. Пальцы прошли сквозь пустоту, и он проснулся. Бешено колотилось сердце. От выпитого вискаря? Или от безысходности? Он вышел на улицу, прихватив маленькую бутылку воды. Зачем надо было так надираться? Ещё и девчонок напоил! — жадно, почти захлёбываясь, выпил бутылку воды, посидел ещё немного на крыльце, поднялся в комнату, разделся и провалился в тяжёлый, мрачный сон.

Конец