Вряд ли Витька отчетливо помнил, каково жить с родителями, которые постоянно ссорятся. Настоящая память возвращалась неохотно, я это знал по себе. Память из Скучного мира поблекла у нас обоих, но накладывалась на истинные воспоминания и здорово все путала. Скорее всего, воспоминания Витьки не отличались яркостью и эмоциональной насыщенностью; он не особо злился на родителей, но и не испытывал к ним особой привязанности.

Смольяниновы растерянно переглянулись, виновато понурились.

— Я в курсе, что вас насильно поженил Администратор, — продолжал Витька тем же внушительным тоном, причем разговаривал не совсем так, как нормальные посадские сиберийцы, — а браки в Вечной Сиберии также вечные. Вы не могли развестись и вынуждены были терпеть друг друга. Вы так и не примирились с вашим положением. Но нормальных людей должен примирить общий ребенок.

Витька сделал паузу. Мы все молчали, ожидая окончания речи. Он вовсе не рисовался, не играл на публику, не выделывался на позициях человека, который через считанные минуты уедет в неизвестном направлении — поминай, как звали. Витька и до своей смерти от стрелы Бориса отличался недетской практичностью и некоторой — не побоюсь этого слова — мудростью, а после воскрешения и вовсе проявлял чудеса “взрослости”. Бытие в Скучном мире (точнее, в иллюзорном мире Единого, если верить Кирсанову) подарило ему энциклопедические знания в самых разных областях знания. В некотором смысле я сам смотрел на него снизу вверх.

— Но он, этот ребенок, то есть я, — заговорил Витька, — вас не примирил, а это уже диагноз. Вы растили меня в постоянной атмосфере стресса и ненависти, и из этого не могло вырасти ничего хорошего. Теперь вы понимаете, почему я от вас сбежал?

Смольяниновы снова переглянулись и синхронно кивнули Витьке.

— Вот и хорошо, — обрадовался он. — Вы меня все же вырастили, за что я вам благодарен. Но вы должны отчетливо понимать, почему я вас бросил в поисках лучшей жизни.

Мать принялась шмыгать носом, отец нахмурился.

— Моя жизнь мне очень нравится, и я счастлив, — заверил их Витька в завершение своего поразительного спича. — Поэтому отпустите меня, не держите, просто порадуйтесь за меня и живите дальше, не ругаясь друг с дружкой.

— Так мы и не ругаемся… — тихо признался отец. — С тех пор, как ты исчез с Олесем…

— Нормально так, — обернулся на меня Витька, подбоченившись. — Ребенка растили — не помирились. Ребенок пропал без вести — перестали лаяться. Получается, это я вам мешал жить мирно?

Смольяниновы хором запротестовали, уверяя, что дело обстоит совсем по-другому, но Витька уже улыбался. Он распростер объятия, и вся семейка принялась обниматься. Мать плакала во весь голос, а отец издавал странные звуки вроде басовитого подвывания.

Аня, растроганно глядя на них, сказала мне:

— А ведь недавно Администратор мне намекнул, что пора бы мне и замуж… Дал сроку год. Если не найдется жених, Администратор сам меня замуж выдаст… А я не хочу не по любви. Вообще замуж не хочу, если честно! Что за глупость такая — непременно в одном возрасте семью создавать, хошь или не хошь?

— А что ты хошь? — спросил я.

Она пожала плечами. Хитро прищурилась:

— На летающей машине покататься! Вообще летать мечтаю! Во сне — не совру — каждую ночь по небесам парю как птица! Глупо, да?

Я несколько долгих мгновений молчал. Раздумывал. Затем произнес:

— Не глупо стремиться ввысь, в небеса. Глядишь, и покатаешься на летающей машине. А про Админа… про Администратора думать забудь. Он тебя больше не потревожит. Скоро у вас будут реформы… то есть изменения в жизни.

Аня помолчала. До нас доносились всхлипывания четы Смольяниновых и успокаивающий говорок Витьки.

— Ты вернешься? Вы оба вернетесь? — спросила она наконец. — Тогда и начнутся изменения в нашей жизни?

— Да.

В этот самый момент я наконец принял твердое и окончательное решение — я вернусь в Вечную Сиберию и возьмусь за ее переустройство. Нельзя бросать этих людей. Не все из них тупорылые Админы и непробиваемые Егорушки. А бояться последствий реформ — это как бояться волков, из-за которых в лес не ходить. Последствия всегда есть, у любого нашего действия. Надо просто принять это и действовать с умом.

Не так, как я поступил с Админом.

Но у меня есть мудрый не по годам Витька, готовый поработать моим “Пр-пр”. У меня будет Кира и, возможно, другие умные и добрые люди. Соберу команду, и все будет хорошо. Никто не заставляет меня творить реформы в одиночку.

— Ну так мы будем ждать, — сказала Аня. — Когда вы вернетесь. Мы со Смольяниновыми, Даша-повариха наша и… Ой! — спохватилась она. — Твою тетю-то забрали! Веру-то! Знаешь?

— Знаю.

Я помедлил, раздумывая, промолчать или рассказать о том, что тетя Вера была спасена из каторги, но прожила после этого недолго. Решил промолчать. Пора закругляться.

Я поднял руку со Знаком и впервые заметил брызги крови на запястье. Оказывается, я бил Админа левой рукой, хоть и правша — надо же! Правой я схватил нож…

Аня тоже углядела кровь и хотела что-то сказать, но волшба Знака уже подействовала. Лицо ее расслабилось, взгляд потускнел.

— Что с комбайном? — спросил я. — Ходовая в порядке?

— Колесо поменяли, — равнодушно ответила Аня. — И Смольяниновы помогли с гидравликой — масло протекло.

— Отгонишь комбайн в сторону, нам нужно проехать, — велел я. — А потом забудешь о том, что видела нас с Витькой.

Смольяниновы, которые тоже попали под действие волшбы, отодвинулись от сына и стояли с полусонным видом. Я повторил для них команду забыть о нашей встрече.

— Поехали, что ли, — сказал я Витьке.

— Поехали, — согласился он. — Ты доволен разговором?

— Да. Я окончательно решил вернуться. Не хочу бросать этих людей навсегда на растерзание всяким… хм… Админам.

— Хорошо, — кивнул Витька. — И я доволен. Будто закрыл какой-то гештальт. В Скучном мире у меня был отчим. Он больше думал о бизнесе, чем о пасынке, и я чувствовал себя немного лишним, хоть и не страдал от бедности. Все это иллюзия, конечно, но отражала она мои собственные комплексы… Теперь я убедился, что никогда не был лишним и что предки — настоящие, из этого мира — меня любят. Просто разные люди проявляют эту любовь по-разному.

***

Выбравшись за пределы Вечной Сиберии, мы проехали знакомой дорогой до старого карьера, куда сбрасывался мусор; по лесу, в котором торчали руины разрушенных Посадов, достигли заброшенного завода, где когда-то провели первую незабываемую ночь в Поганом поле; преодолели небольшое расстояние до реки и моста через нее — и вот он, дурацкий трехэтажный дворец Решетникова, сляпанный из чего попало.

К тому времени батарея села больше чем на половину. Я очень надеялся, что у старого гениального психа найдется еще одна “вечная” батарея — и желательно без бомбы.

Я “припарковался” между древней железной дорогой, тянущейся вдоль реки, и собственно дворцом, но не доехал до него. Мало того, развернулся, чтобы не тратить время на разворот, когда настанет пора убираться отсюда. Опасности я не ожидал, но сработала привычка. Мы раскинули складную солнечную панель — черную, как сажа, и совсем не отражающую свет — на крыше машины.

Я просканил пространство — во дворце ни одной живой души.

— Шляется где-то наш дед, — сообщил я Витьке.

— Не помер ли? — озаботился тот.

— Может, и помер.

— Тогда ему повезло, — хмыкнул пацан.

Мне его юмор не понравился.

— Намекаешь, что я его тоже забью до смерти?

— Понятия не имею, что ты с ним сделаешь. Но он тебя, по сути, и прикончил. И если бы не сверхъестественные силы Поганого поля…

— Я взорвался не в Поганом поле, а в Вечной Сиберии.

— Кирсанов сказал, что Поганое поле везде, но не всюду у него одинаковая сила. Так что ты собираешься сделать с Решетниковым? Тоже в угол поставишь?

Я поглядел на заляпанный кровью рукав рубашки. Надо бы ее отстирать…

— Не думаю, что Решетников так выбесит, как Админ. Дам ему пару пощечин и отберу какую-нибудь дорогую игрушку вроде дрона или той антенны, что отпугивает Уродов и управляет ими.