— Ну, полагаю, придется отплыть. Нельзя же разочаровать публику.

— Да, — сказал я. — Ну, что же, видимо, придется. Но, по-моему, следует проверить болты крепления двигателя еще раз… ну, и я должен проложить курс по карте… и вообще мне следует пойти с Альбертом на берег прогуляться… когда еще ему представится случай… и…

Я все это сделал и еще много чего, но без толку. Ветер не переменился. Туман не надвинулся, чтобы надежно скрыть мой зеленый ужас. Терпеливые зрители на берегу не разошлись заняться собственными делами.

В четырнадцать ноль-ноль я тайком отхлебнул из бутылки, которую держу под рукой в машинном отделении, плеснул капелюшку за борт (вознеся про себя прочувствованную молитву) и попытался включить двигатель. Подлюга заработал сразу же. И не оставил мне предлогов тянуть время.

— Ну ладно! — пронзительным фальцетом закричал я своей команде. — Швартовы отдать!

Клэр прорысила вперед, сняла бридель с буксирных кнехтов и сбросила его за борт. Я поставил скорость. Двигатель загрохотал, большой винт вздыбил огромный водяной бугор под кормой. «Счастливое Дерзание» двинулась в путь. Люди на берегу повскакали на ноги, те, кто помоложе, принялись махать нам вслед. Фрэнк Харви на краю своего помоста протрубил в раковину жутковатый туш.

Тридцать секунд я испытывал восторг, который охватывает всякого моряка, даже самого робкого, когда он наконец избавляется от пуповины, связывавшей его с сушей.

На тридцать первой секунде — адский толчок! Он сбросил Альберта с носа в воду. Он чуть не переломал мне голени о комингс кокпита. Он шмякнул Клэр о грот-мачту. И он разом остановил «Счастливое Дерзание».

Двигатель заглох, и мы стали частью исполненного неподвижности табло, какой-то всеобщей, беззвучной, вневременной парализованности. Будто невидимая гигантская рука протянулась и остановила нас. Впрочем, была это не рука, а упоминавшаяся выше пуповина.

Наша постоянная стоянка была рассчитана на то, чтобы удерживать на месте океанский лайнер в ураган. Тысячефунтовый бетонный блок, погруженный в донный ил, был соединен со швартовной бочкой массивной цепью. К бочке был присоединен бриндель из нейлонового троса трехдюймового диаметра. А я совсем забыл, что нейлон всплывает на поверхность, и повел «Счастливое Дерзание» прямо через плавающий бриндель. Винт зацепил его и намотал на гребной вал. Туго намотал.

Сим Спенсер, мой самый близкий друг на Берджо, погреб к нам в своей плоскодонке. Вместе мы перевесились через борт плоскодонки и уставились вниз, на черный канат, обвивший вал, будто боа-констриктор. Сим покачал головой.

— Придется отцепить бочку и поднять шхуну на слип, шкипер, — сказал он скорбно.

Еще полчаса назад мне показалось бы, что слаще этих слов я в жизни не слышал. Но не теперь. Возможно, из-за стыда и ярости, а быть может, из-за чего-то более глубокого, чего-то, что даже самые робкие моряки порой удостаиваются чести ощутить, — из-за осознания, что ни один живой, а не выдуманный моряк никогда по-настоящему не избавляется от страха, он только осваивается с ним.

— Разрази меня гром, если я на это пойду! — заорал я, разделся, зажал в зубах нож в ножнах и нырнул за борт.

Возможно, это не покажется чем-то особенным, но на зрителей мой поступок подействовал, как удар электрического тока. Они там не умеют плавать. Какой смысл постигать это искусство, раз море вокруг редко нагревается выше трех-четырех градусов, а такую температуру воды человек способен выдерживать лишь несколько минут. Увидев, как я погрузился в чем мать родила в царство этого холода, зрители решили, что я уже не вынырну.

Так чуть было и не произошло. От шока у меня перехватило дыхание. Я всплыл, и по-настоящему перепугавшийся Сим втащил меня в лодку, умоляя больше этого не делать.

Поскольку все тело у меня успело онеметь, второе погружение такого шока уже не вызвало: я добрался до винта и принялся кромсать толстый трос, и тут ко мне присоединился Альберт. Он отпихнул меня носом и начал грызть трос зубами. Я вынырнул и был снова втащен в лодку. И готов был сдаться, но тут Клэр перегнулась через корму «Счастливого Дерзания», а в руке у нее был полный стакан рома.

— Если уж ты решил покончить с собой, — сказала они нежно, — так хотя бы умри счастливым.

Я нырял еще три раза, прежде чем трос удалось разрезать. Альберт нырял минимум вдвое больше, и кто покончил с тросом, я или он, так и останется неизвестным. Он пес скромный и никогда свои заслуги не выпячивает.

«Счастливое Дерзание» высвободилась — и быстро дрейфовала теперь к острову Мессерс, до которого оставалось каких-то пятьдесят ярдов. Не тратя времени на одевание, я прыгнул к двигателю, завел его и поставил задний ход. Ничего не произошло, мы продолжали приближаться к скалам. Пробежав на нос, будто обезьяна в костюме Адама, я отдал главный якорь. Шхуна остановилась, развернулась и замерла в такой близости от скал, что Альберт, который все еще весело барахтался в воде, влез на большой камень и прыгнул с него на борт. Возможно, он решил, что весь маневр был произведен исключительно ради его удобства.

Тут уж зрители забыли обычную невозмутимость. Полагаю, что взятые вместе они наблюдали тысяч десять отплытий — но ни одного подобного этому. Все, у кого были лодки, попрыгали в них, и несколько минут спустя бухта уже кишела плоскодонками, яликами, рыбачьими судами. Они сгрудились вокруг «Счастливого Дерзания», точно жуки-могильщики возле предполагаемого трупа.

Несколько человек принялись хором объяснять мне, что произошло. От толчка при внезапной остановке гребной вал вырвался из муфты, соединявшей его с двигателем. Уж теперь-то, гласил общий приговор, шхуну придется вытащить на слип для ремонта.

Они не учли той бесшабашности, которая все еще владела мной. Облаченный только в трусы (и я не был бы облачен даже в них, если бы не настояла Клэр), я спрыгнул в плоскодонку Сима, ухватил весло, всунул его между ахтерштевнем и винтом и налег на него изо всех сил, как на рычаг.

Весло с треском переломилось, и я свирепо ухватил второе. Окружающие нас лодки начали отплывать, и воцарилось тревожное молчание. Лопасть второго весла лопнула посередине, и ее обломки начали выныривать на поверхность. Дядюшка Берт Хан в ближайшей плоскодонке, видимо, сообразил, что случится теперь, и отчаянно попытался отплыть. Однако я перегнулся через борт Сима и выхватил весло прямо из рук бедняги. Весло оказалось отличное — он сам его сделал, и пока Сим удерживал плоскодонку на месте, я медленно приподнял вал и загнал его назад в муфту. Потребовалось всего несколько минут, чтобы накрепко завернуть установочные винты, завести двигатель и проверить скорости. На этот раз винт завертелся, как ему положено.

— Поднять чертов якорь! — завизжал я на мою команду.

И он еще толком не оторвался ото дна, а я уже поставил «полный вперед», сделал поворот («Счастливое Дерзание» завертелась, как легкомысленная девчонка), и мы с урчанием направились к выходу из гавани, а лодки перед нами шарахались во все стороны, точно селедки.

Я не оглянулся назад. Когда человек показал себя законченным аспидом, ему ни в коем случае — ну, ни в коем — нельзя оглядываться назад.

Глава девятнадцатая

Чуждых берегов

Хотя небо было ясным, задувал крепкий западный ветер и нас начало сильно качать еще до того, как мы вышли из-под прикрытия островов Берджо. Ветер и волны разыгрывались все больше, и «Счастливое Дерзание» начала течь. Вскоре она вбирала уже по двадцать галлонов в час и, видимо, намеревалась удержать их в себе все, так как насосы тут же засорились всякими трюмными осадками, которые шхунка взбалтывала, атлетически прыгая по волнам. Пока Клэр стояла у румпеля, я возился с насосами, но не успевал их прочищать. Возникало впечатление, что победа вновь останется за «Счастливым Дерзанием».

Впрочем, мы еще могли бы поджать хвост и позорно вернуться назад на Берджо. Вблизи и под защитой берега среди лабиринта был проход, который сулил некоторую защиту от волн, хотя и угрожал разломать любое судно, посмевшее искать сомнительный приют между его бурунами.