Не успели мы причалить, как Тео спустился вниз вместе с начальником таможни и еще двумя-тремя официальными лицами в форме. Начальник оказался не слишком покладистым. В одном из зубов у него было большое дупло, и он пессимистически его посасывал, пока Тео убежденно заявлял, что в нашем случае никакие документы не требуются. Начальник отказывался этому верить, и все они долго и горячо препирались без всякого толка, пока на Тео вдруг не снизошло озарение. Вот что он поведал нам позже:
— Понимаете, я сказал им, что раз ваша шхуна не принадлежит ни одной стране, ее нужно удочерить. Я напомнил им, что по крови мы все баски и что некогда баски были самыми великими мореходами в мире, хотя теперь, оккупированные Францией и Испанией, мы не имеем ни единого судна, плавающего под нашим флагом. Так почему же, спросил я их, нам не удочерить эту отличную маленькую шхуну? Мы поднимем на ней флаг Семи баскских провинций. Да, и порт приписки, и документы — все на баскском языке! И тогда по океанам будет плавать одно судно под флагом нашей древней родины! Что они могли ответить!
Естественно, они ответили «да», и с таким энтузиазмом, что моего мнения никто не спросил. Вот так «Счастливое Дерзание» перестала быть ньюфаундлендским судном и стала флагманом торгового флота басков.
Глава тринадцатая
С душой столь чистой
Как-нибудь утром, до того, как я стану согбенным старцем, я вновь проснусь под ласковое похлопывание воды о корпус шхунки, дремлющей у сен-пьерского причала. Я лениво сползу с койки, вдохну смешанный запах трески, угольного дыма и вереска, а потом побреду через широкую площадь, примыкающую к порту, в кафе «Л’Эскаль».
Мадам Элла Жирарден увидит меня в окно, и на стойке меня уже будут ждать чашка кофе и булочки. А если Элла уловит некоторую неуверенность в моей походке, рядом с чашкой будет стоять рюмочка коньяку.
Кое-кто из тихих клиентов за столиками поздоровается со мной небрежным «бонжур». Другие, возможно, поприветствуют меня по-португальски или по-испански. Я буду наслаждаться завтраком и слушать замечания о видах на улов и о событиях в океаническом мире.
Утро — время для разговоров, но затем я выйду на мощенные булыжником улочки, которые убегают вверх по склону между теснящих друг друга узких домов маленького городка. Если день солнечный, я могу отправиться гарпунить омаров в бухте Равенель. Или напрошусь в баркас моего приятеля с островка Иль-о-Маренс и уйду в море на пятнадцать миль выудить треску или палтуса на завтрашний обед. Однако, скорее всего, я неторопливо спущусь в порт навестить моряков одного из двух десятков испанских и португальских малых траулеров, стоящих у пристани.
Днем я, возможно, не спеша поднимусь по длинным, поросшим кустарником склонам за городом и пройдусь по каменистому безлесью, по душистым, голубеющим люпинами травам до скалистого гребня над Кап-о-Дьяблом. Оттуда я погляжу на юго-восток над аккуратными квадратиками города, над широкой двойной бухтой за мыс Галантри-Хед, на дальний полумесяц пены, кипящей на зловещем рифе, который носит название Лез-Анфан-Пердю — Погибшие Дети, и еще дальше — на берег Канады, то есть Ньюфаундленда.
Вскоре с моря начнет надвигаться туман, и надо будет спуститься с холма и идти по улочкам, погружающимся в призрачную дымку, до «Ла-Жуанвиля», где за длинной стойкой Жан нальет мне стаканчик горячего пунша, «чтобы просушить ваши косточки», и примется рассказывать фантастические истории об эпохе «ле-виски», когда Сен-Пьер был средоточием интересов, а порой и огнестрельного оружия умученных жаждой миллионов граждан США — умученных «сухим законом». Жан снова расскажет мне, как ряды ныне заброшенных пустых складов на берегу когда-то были под потолочные балки заставлены сотнями тысяч ящиков с виски, коньяком, ромом и разными винами; и опять заговорит о неуловимых людях с непроницаемыми лицами, командах быстроходных, частенько безымянных судов, приходивших и уходивших по ночам, отправлявшихся на тайные рандеву с выкрашенными черной краской катерами у берегов всех штатов Новой Англии.
Я повторю все, что делал тогда, но одно не повторится. С наступлением вечера Теофиль Дечеверри не будет ждать меня в своем старом доме с многочисленными пристройками, и мне уже не придется сидеть до утренней зари, следя за сменой выражений на его смуглом орлином лице и слушая, как гулким басом он повествует на смеси чудесного французского и жуткого английского об островах, которые он знал так хорошо и любил так глубоко. Тео умер. Но я всегда буду его помнить, ибо он более кого-либо другого помог мне узнать опутанный мифами крошечный архипелаг, расположенный всего в двенадцати милях от побережья Канады — загадочный край Сен-Пьера и Микелона.
Поскольку приготовления для претворения «Счастливого Дерзания» в даму баскского происхождения требовали нескольких дней, Тео предложил поставить ее на слип на верфи. Он не сомневался, что местные умельцы отыщут места течи и надежно их заделают, а пока она будет стоять в сухом доке, у нас будет время перекрасить ее и вообще сделать ее покрасивее для церемонии крещения.
Я не слишком-то верил, что кому-либо когда-либо удастся найти и устранить причины ее течи, но мысль о том, что день-другой можно будет не стоять у насоса, была настолько соблазнительна, что я тут же отправился на верфь договориться о ремонте.
Верфь оказалась ветхой, обширной и невероятно загроможденной. Один из двух ее слипов занимала ньюфаундлендская шхуна «Сэнди-Пойнт», на другом покоился истерзанный морем малый испанский траулер. Там стоял смешанный запах трухлявой древесины, нагретого солнцем железа, вара, машинного масла и вонючего угольного дыма, валившего из скособочившегося здания, в котором помещались массивная допотопная паровая машина и лебедка — с ее помощью суда втаскивались на слипы.
В трансбордере с траулером трое-четверо рабочих забивали большие деревянные клинья, чтобы они удерживали судно во время спуска, который, видимо, должен был начаться с минуты на минуту.
Полный краснолицый молодой человек с монашеской челкой взамен шевелюры на мгновение возник из машинной, крикнул что-то бригаде, возившейся у траулера, и метнулся назад в свою адскую геенну, откуда доносилось пронзительное шипение. Я направился к его логову и, перешагивая через рельс, чуть не шлепнулся на собаку.
Она спала. Она спала на спине, раскинув лапы без намека на стыдливость, повернув голову под неловким углом, так что ее нос покоился на подушке из железного лома. Была она большой, черной, с белой грудью, и громко храпела.
Когда моя ступня опустилась в дюйме от ее морды, она открыла желтый глаз и просверлила меня долгим холодным взглядом, продолжая храпеть. Волоски у меня на шее вздыбились, и я поторопился уйти от этого чудовища, как будто способного во сне одним бдительным глазом следить за окружающим миром.
Я не сделал и трех шагов, когда гудок машинной испустил ужасающий вопль. Меня он парализовал, но в собаку вдохнул бешеную энергию. Она взвилась и кинулась вперед расхлябанным галопом, пересекла верфь и скрылась в лабиринте улочек за воротами.
Гудок смолк, и пузатенький херувим вновь возник из своего пекла, утирая лоб краем рубашки. Он увидел меня и поманил к себе. Очень властным жестом.
— Привет-привет, — сказал он, когда я подошел, — Пауло. Вам нравится Наполеон?
Наполеон не принадлежит к числу моих любимых исторических персонажей, но я находился на французской территории, я был иностранцем, и я заюлил.
— Je его aime beaucoup. Mais je panse[9], де Голль лучше, — сказал я тактично.
Легкая тень недоумения скользнула по розовому челу Пауло и исчезла.
— Eh, bien![10] — вскричал он. — Так пейте!
