Поскольку гавань самое общественное место в Грязной Яме и на нашей шхуне постоянно толклись гости, мы не могли избавиться от рыбного избытка, выкинув его за борт. Если бы прошел слух, что мы вышвырнули одну-единственную рыбину, каждый житель поселка обиделся бы до глубины души и мы превратились бы в отщепенцев.
А потому мы поедали треску в невероятных количествах. Мы вкушали ее вареной, жареной, запеченной, а один раз, когда готовить обед взялся Джек, так и сырой. Тем не менее нам никак не удавалось разделаться с запасом, пока Оби не сжалился над нами и не превратил его в засоленную треску, которую мы хранили у него на складе в огромной бочке.
К последней неделе июля шхуна начала обретать почти корабельный облик. Ее такелаж по тяжести подошел бы судну втрое больше. Паруса из парусины четырнадцатого номера топорщились, и должен сказать, сгибать их было нелегко, поскольку этот материал обладает жесткостью и весом оцинкованного железа. Винт водворялся на место в течение жуткого дня, добрую часть которого Джек, Енос и я бродили по колено в вонючем иле. Пролысины на ее надстройках и палубе были покрыты минимум одним слоем краски самых разнообразных цветов и оттенков, поскольку мы выскребывали остатки из банок, обнаруженных в разных рыбных складах. Были установлены обе цистерны, и водяную Джек наполнил водой из родника в полумиле вверх по склону. Из родника за час накапывала кварта. На то, чтобы наполнить цистерну, у Джека ушло двое суток.
Почти все необходимое было водворено на борт и обрело свое место, хотя бы временное. Оставалась лишь одна проблема — двигатель. Поскольку во всем дальнейшем ему принадлежит видная роль, я опишу его поподробней. Одноцилиндровое чудище в семь лошадиных сил, питавшееся бензином и собранное где-то в двадцатых годах по чертежам, восходившим к концу прошлого столетия. Чтобы его завести, для начала полагалось открыть запускной клапан в головке цилиндра и влить туда полчашки бензина с низким октановым числом. После чего следовало закрутить его маховик — а он величиной не уступал колесу товарного вагона и весил примерно столько же.
Сцепление, как и коробка передач, отсутствовало. Когда — и если! — двигатель начинал работать, шхуна сразу приходила в движение. Но вовсе не обязательно двигалась вперед. Приятная особенность одноцилиндровых двигателей заключается в том, что они, заработав, сами выбирают, куда вращаться — слева направо или справа налево (иными словами, двинуть шхуну вперед носом или кормой). И нет никакой возможности заранее угадать, каким будет это направление.
Когда он заводился, направление можно было изменить, только выдернув проводок, проводящий искру, и дать двигателю почти замереть. Перед последним издыханием он обычно дает обратную вспышку и начинает вращаться в обратную сторону. В этот миг надо вставить проводок на место и уповать, что зверюга будет вращаться и дальше. Что бывает, но редко. Во всяком случае — ради Джека и меня. Чтобы по-настоящему подчинить себе одноцилиндровый двигатель, необходимо расти рядом с ним с раннего детства.
Согласно мифологии, достоинство этих двигателей заключается в том, что они просты в обращении и надежны. И многие неколебимо доверяют этому мифу! Так я могу сообщить, что он — сплошная ложь. На самом деле эти двигатели мстительные, низкие, злобные дамочки, лишенные каких-либо добродетелей, и всякий неньюфаундлендец, который выходит в море с одной такой, либо дурак, либо мазохист, либо и то и другое вместе.
Первую проверку двигателя мы провели утром в воскресенье, и — чудо из чудес — над Грязной Ямой сияло солнце, а туман отступил далеко в море. То есть это было благоприятнейшее утро для всяких дерзаний, но довериться его посулам было ошибкой. Енос и Оби явились вовремя, чтобы познакомить нас с двигателем, но хотя оба они всю жизнь провели бок о бок с одноцилиндровыми, им потребовался час, чтобы вынудить зверюгу заработать. А заработав, она испустила оглушительный рев, напомнив нам, что мы так и не сумели найти для нее глушителя. Дала она задний ход, что, впрочем, большой роли не играло, так как мы пришвартовали шхуну к помосту таким количеством швартовов, что они удержали бы и океанский лайнер. Большой винт повернулся и взбаламутил донный ил, так что под его кормовым подзором начали лопаться огромные пузыри газа, свидетельствовавшие об ужасах разложения под ее днищем.
Мы с Джеком, впрочем, сами этого почти не наблюдали. Нам было не до того: мы уносили ноги, спасая свою жизнь. Едва заведясь, зеленая зверюга взбесилась и пошла вразнос. При каждом ходе огромного поршня она подпрыгивала на добрых четыре дюйма на своем ложе из досок и плюхалась на место с силой, которая сотрясала все наше суденышко. При каждом прыжке открытый сверху карбюратор выбрасывал струйку бензина на аккумулятор и раскаленную трубу глушителя.
Сообразив, что шхуна вот-вот взорвется, мы с Джеком вылетели на палубу, выскочили на помост и припустили во весь дух. Остановились мы, только когда укрылись в безопасности за домом Еноса. Однако почти сразу рев двигателя оборвался, оглушительный грохот не грянул, и мы опасливо вернулись в порт. Енос и Оби ждали нас как ни в чем не бывало. Они объяснили, что, собственно, произошло.
Когда Енос только построил шхуну, он закрепил двигатель железными болтами, но за годы ее пребывания у Холлоханов болты съела ржавчина. Холлоханы не подумали их заменить, а просто сконструировали систему деревянных креплений вдоль и поперек всего машинного отделения. Вот они-то и удерживали зверюгу на месте. Занимаясь ремонтом, Енос удалил подпорки и распорки, не задумавшись, зачем, собственно, их тут натыкали.
Теперь он это узнал, как и мы все.
Замена болтов оказалась зануднейшей работой. Шхуну пришлось снова оставить на грунте при отливе и просверлить дыры сквозь днище. В них мы вставили большие бронзовые болты, забранные из котельной разбившегося каботажного парохода. Енос полагал, что уж эти-то выдержат, и в данном случае не ошибся.
Когда в следующий раз мы запустили обалдуйку (самая пристойная из кличек, которые мы для нее наизобретали), она не поднялась в воздух ни на йоту, что было просто чудом, хотя и не разрешило всех наших трудностей. Первая сводилась к тому факту, что ни Джеку, ни мне не удавалось запустить зверюгу. Не хватало сноровки да и силы. Поскольку я стал самоназначенным шкипером, то, используя свои прерогативы, назначил Джека старшим механиком, а сам обратил свои мысли на другие проблемы.
Я обязан воздать ему должное. Почти целый день он под руководством Оби укрощал зверюгу. Под вечер, измученный, перемазанный с головы до ног, онемев от ярости, но не сдавшийся, он все-таки ее запустил. Она тут же дала обратную вспышку, самостоятельно закрутила колесо маховика наоборот и стартовой ручкой врезала Джеку по локтю так, что он вылетел из машинного отделения в каюту.
Его победа оказалась отчасти пирровой, поскольку его спина не выдержала, а локоть распух так, что он даже не мог себя ощупать, а о том, чтобы взять стакан правой рукой, и говорить нечего. Причем это была победа в одном лишь сражении, и всякий раз в дальнейшем, когда ему требовалось завести двигатель, победу приходилось завоевывать вновь и вновь.
То, что Холлоханы не удосужились окрестить шхуну, было их делом. Но мы не собирались плавать вокруг света на безымянном судне. Время от времени мы возвращались к этому вопросу и почти решили, что шхуна будет зваться «Черная шутка».
Первой «Черной шуткой» было особенно бесславное невольничье судно, плававшее между Виргинией и Западной Африкой. И заслужила эта «Черная шутка» самую жуткую репутацию. Трюм был таким, что большинство ее несчастных пассажиров умирало в плавании. И еще, по слухам, она была окутана таким смрадом, что корабли в пятидесяти милях с подветренной стороны от нее ощущали ее присутствие в этих водах. В целом название это казалось очень удачным, пусть даже наша шхуна была зеленой, а не черной.
Как-то вечером мы с Джеком навестили Морри, чтобы почиститься и физически и духовно, и Хоуард пустился в рассказы о Питере Истоне, джентльмене и капитане английского королевского флота, который в начале XVII века решил, что ему будет выгоднее плавать под собственным флагом. Он стал одним из наиболее преуспевших пиратов всех времен. Командуя флотилией, насчитывавшей одно время тридцать кораблей, он господствовал на морских путях между Европой и Северной Америкой. Взял в плен губернатора Ньюфаундленда и практически превратил остров в свои владения.
