Вдоль по холму, со стороны поселка, показался мальчуган лет двенадцати. Подпрыгивая и напевая, он прошел было мимо Белоуса, но вдруг завидел старика внизу на баркасе, и лицо его просияло шаловливой усмешкой.

– Дедушка! А, дедушка? – взвизгнул он, спустившись вниз.

Старик не обернулся.

– Дедушка! – крикнул мальчуган громче.

– Ась? Чего? Кто там? – обернулся Белоус.

– Дедушка, правда ль, сказывают, ты водяного поймал? – усмехаясь, выговорил мальчуган заученные слова.

– Постой на час. Я те дам… – вскрикнул вдруг Белоус, – лясник… пустомеля.

Старик сделал движение, будто хочет встать. Мальчуган отбежал шагов на пять в гору и, смеясь, остановился.

– Небось не догонишь. Не пужай.

– Погоди. Ужотка… дома… я те дам!

– А что дашь… Я возьму. Водяного, что ль?

– Вихры надеру, поганцу.

– А вот и не надерешь…

Мальчуган Гаврюк уселся на том месте, где стоял, и, будто удовольствовавшись шуткой, которой весь поселок давно дразнил Белоуса, задумался о чем-то.

– Дедушка! – вскрикнул он снова.

– Ну?

– Сделай мне удочку. Я с тобой удить буду…

– Где тебе, дураку… Иди лучше поглядывай за моими поплавками.

Мальчик спустился ближе, но остановился шагах в трех от старика.

– Чур, не драться, дедушка.

– Ну, ну… Иди. Небось.

– То-то. Смотри. Ты обещался… – просил мальчуган, неуверенно приближаясь к баркасу и вглядываясь в лицо Белоуса.

– Садись вот… Ну…

Но едва только мальчуган очутился на подачу руки от старика, как тот ухватил его за штанишки.

– Я тебя! Поганец!..

– Дедушка! Дедушка!.. Не буду… Ей-ей. Ты обещался. Дедушка… – отчаянно завопил мальчуган, как если б его резать собирались. Мальчуган свалился наземь и начал брыкать ногами, удерживаясь за куст рукой.

Белоус, ухватив его за одну ногу, тащил к себе… Наконец, старик выбился из сил, выпустил ногу мальчугана, но успел разок треснуть по нем ладонью, а в другой раз попал мимо, по баркасу.

Мальчуган, освободясь, с хохотом клубком откатился в сторону.

– Смотри, дурень, в воду скатишься! – вскрикнул Белоус. – Егоза поганая… Ну, иди. Садись. И вот сторожи за этим поплавком; чуть шелохнется – тащи.

Мальчуган понял по голосу деда, что он больше его не тронет. Он храбро подошел и уселся рядом с ним.

– А поглядеть? Может, червяка-то уж и нету… – важно заявил он.

– Погляди. Что ж.

Мальчуган вытащил удочку из воды и, найдя крючок пустым, заговорил еще важнее.

– Вон оно, по-моему, и есть! Это что ж за уженье? Эдак, дедушка… и водяного не поймаешь! – пробурчал он.

Белоус замахнулся, мальчуган отклонился от него в сторону и заорал визгливо:

– Не буду. Ей-Богу, не буду!

Он взял червяка из разбитого горшочка, который стоял около Белоуса, и стал нацеплять его на крючок. Червяк извивался и скользил…

– Ишь, вертится! Ишь, вертится! Не любишь этого…

– Кому это полюбится! – заговорил Белоус. – Дакась вот тебя пропорят так-то. Вот как хивинцы на кол православных сажают. Тож и червяку. Тварь Божия.

– На кол. Как, на кол?.. Нешто можно сидеть на колу?

– Затем, Гаврюк, и сажают, что нельзя. А кабы можно было на ем сидеть, так и не сажали бы.

– Ты сидел, что ль, дедушка?..

– Нетути. Зачем. Бог миловал. Я просто в полоне был у них… Полгода в арыке сидел! – прихвастнул Белоус.

– А много ты, дедушка, походов делал?

– Много. Счет потерял. И на немца, и на хивинца, и на турку, и на крымцев! – сочинял дед.

– Это вот Алим-то наш откуда?

– Да. И Алим оттуда. Город у них – Бахчисарай звать, где их хан проживает, людоед, и сто стов жен имеет.

– Зачем?

– Что зачем?

– А жен-то столько? Сто стов? Шутка!

– А стало быть, девок, что ль, много, девать некуда. Или тоже – закон такой.

– Это под затылком, что ль?

– Чего? Чего под затылком?

– Закон? Стало, здесь вот? – вымолвил Гаврюк, закинув руки за спину и показывая себе на шею.

– И чего ты брешешь, щенок.

– Да как же, дедушка. Сказывал атаман вчера, что коли долго Петрынь не едет, стало, его словил воевода… И, стало, ему по закону голову отрубят…

Белоус рассмеялся весело и стал толково разъяснять, что такое закон.

– Понял, глупая голова?

Гаврюк потряс курчавой головой.

– Где ж ее боле рубить! Коли рубить, то, знамо дело, на шее альбо пополам перерубить… А атаман сказывал: по закону. А ты вон совсем околесную понес…

– Дурень ты, дурень… То тело человеческое, а то закон! – начал было опять Белоус вразумительно, но вдруг увидел запрыгавший поплавок и, схватив удочку, потащил рыбу мимо баркаса на берег.

– У-у, здоровая… Окунь…

Скоро рыба прыгала уже на песке, а Гаврюк ловил ее и старался изо всех сил удержать в руках. Большой окунь, сияя и блестя на солнце, бился, хлестал мальчугана по животу и широко разевал пасть.

– Давай. Не справишься! Упустим еще…

Старик и Гаврюк общими силами отцепили рыбу от крючка и бросили в кадушку с водой. Рыба плеснула раза два, всполошила остальную засыпавшую рыбу и стихла.

Старик весело закинул удочку и снова начал свои любимые россказни про походы. Мальчуган слушал, изредка переспрашивая.

– Тогда я был не то, что вот ныне… Солдат был, а не беглая собака, царю служил. А ныне вот на разбойников служи. Рыбу им лови… Да не сгруби командиру, теперь бы дома был.

И старик без умолку болтал и привирал, будто себя тешил. Вскоре мальчугану надоело сидеть над удочкой, и он собрался уходить.

– Прискучило? Ну, ступай. Где тебе ловить!

– Дедушка, ты мне ввечеру дудку сделаешь? Я камышинку припасу. Найду хорошую. Сделаешь?

– Ладно. Только махонькую. За большой возни много, – отозвался дед.

Отойдя от старика вверх на несколько шагов, Гаврюк остановился и вдруг крикнул с пригорка, как если бы забыл что:

– Дедушка! Дедушка?

– Чего? – быстро обернулся Белоус.

– Правда, ты водяного поймал? – рассмеялся мальчуган.

– Ах ты, поганец! Скажи на милость. Ну, постой. Я те ужотка…

Мальчуган запрыгал, громко хохоча, и пустился бежать к поселку.

– От земли не видать… – заворчал старик. – А уж озорной! Ему скоро и в разбой пора.

Дедушка Белоус остался на своем баркасе и начал опять подремывать. Рыба клевала с крючков червячка, а Белоус тоже клевал носом… Но вот среди дремы вдруг встрепенулся Белоус и глаза открыл.

– Тьфу! – плюнул он сердито. – До чего заспался середь бела дня. Всякая мразь полезла! – забурчал он на самого себя. – Да и рыбки-то мало, заругает атаман. Скажет: дармоед. Скажет: не умеешь рыбу ловить – иди с нами работай. Человеков погублять!.. А куда мне? Мне скоро помирать и ответ перед Господом душеньке моей скоро держать придется… Вишь, дрыхун эдакий. С утра тут, а рыбы всего мало.

И дедушка, будто пообещавшись себе больше не засыпать, переменил на удочках червяков, нацепил свежих, закинул лесы и выпрямился на баркасе бодрее и веселее.

– Да, старость… – забурчал дед. – Помирать пора. И года-то мои другие, лядащие, да и времена-то другие на Руси, варварские, беспутные, да и люди-то ноне почти не в пример хуже. Все негодница, душегубы… Честных людей все мене, а воров да лиходеев, все боле да боле… А все потому, что Бога прогневали! Был царь Петр Лексеич, прибрал его Господь, и пошли на Руси править царицы. Вот оно все прахом и идет. Нешто это бабье дело – государствовать? Да и не живучи они. Вот за тридцать годов со смерти императора всероссийского уж третья царица государит. То была Катерина Алексеевна, а там – Анна Ивановна, а ноне третья – Лизавет Петровна годов уж более десятка царствует. И все-то бабы… Вот лихие времена и пошли. Добрым людям – черен день пришел, а негоднице всякой – масленица. Хошь сыт быть – иди в лютые разбойнички. Вот и я этак-то в разбойниках нанямшись батраком. Спасибо река кормит, рыбка есть. А не клюй рыбка… Атаман скажет: «Иди с нами, дармоед. Душегубствуй!» А нешто мне можно. Хорошо молодым. Их век долог, поживет, покается в грехах и душу свою, смотри, и спасет. Бывает, вестимо, что и молодой вдруг нарвется, убьют. И предстанет его душа негаданно пред Господом. Ну, Батюшка, Отец Небесный, простит, призрит на младость и малоумие. А мне ино дело! Мне душегубить не рука. Не ныне-завтра помрешь, вот на том свете до Господа и не допустят, а скажут тебе ангелы да угодники Божьи: «Ты чего ж это, старый хрыч, злодействовал? У тебя смерть за плечами уж была, тебе бы старые грехи замаливать, а ты на старости новых натворил? Взять его, лютого грешника, во ад, на сковороду!..» Да. Вот тогда на всю жизнь и пропадешь, веки вечные в пещи огненной и гори… Нет, тебе, Трифон, лиходеить не рука… Тебе вот рыбку ловить!.. А ты как на бережок, так дрыхать. Сейчас вот мразь всякая полезла. Воевода камышинский привиделся и будто в плети и в клейма указал взять. Э-эхма!..