Мазь Андроника творит чудеса. К пятнице Громов уже довольно сносно передвигается по дому, и даже сам потихоньку хромает в душ. После его нахальной попытки оставить меня еще на одну ночь в своей комнате я отказываюсь ему помогать.

Хотя он просил. Не один раз, а целых три. Но я же скала. Камень. Гранит.

Каждый вечер я гордо удаляюсь в родительскую спальню, хотя и оставляю двери открытыми.

С утра приходят работники, и пока они не уйдут, Марк безвылазно сидит в своей, бывшей моей, комнате. А когда на землю спускаются сумерки, мы выходим на террасу ужинать.

На второй же день своего пребывания в нашем доме Громов заставил меня съездить в поселок и купить ему новый телефон с сим-картой. Дальше нас ожидало настоящее потрясение от новости, которую разнесли все новостные каналы.

Мы в полном шоке читали, как «вследствие автомобильной аварии на горном серпантине погиб известный автогонщик Марк Громов. По предварительным данным причиной ДТП стала потеря управления. Его брат, Мартин Громов, по всей вероятности, сильным ударом был выброшен в море. Пока тела не нашли, Мартин Громов признан без вести пропавшим. Следствие продолжается…»

Понимаете? Мартин, а не Марк. И я не понимаю. О Марке и речи нет.

— Они должны знать, должны, — он целый день не мог успокоиться, — или может родители еще не доехали?

— Это опечатка, Марк, — уверяла его я, — ты что, журналистов не знаешь? Скорее всего перепутали, не зря меня полицейские спрашивали, кто бы за рулем.

Он соглашался, а потом снова раздраженно листал новостную ленту. Затем целый день пролежал на кровати, молча глядя в потолок. А наутро попросил у меня ноутбук и что-то выискивал, писал и выяснял.

Что именно, я как раз у него и спросила за ужином. Сегодня у нас сочная куриная грудка, запеченная на гриле с овощами, и салат. Марк обжегся, когда снимал с углей решетку, и я сделала перевязку, использовав все ту же волшебную мазь Андроника.

— Я не могу зайти в свой аккаунт ни на одном из мессенджеров, — объясняет Громов, — а номера телефонов наизусть не помню.

— Думаешь, тебя отслеживают?

— Аккаунты? Обязательно. Хорошо, что я периодически копировал базу в облако. Оттуда качнул, не все, конечно, но основные, которые были нужны, получил.

— Ты уже с кем-то связался? — стараюсь не показывать своей глубокой заинтересованности в этом вопросе.

— Да, — коротко кивает Марк, и я с трудом сдерживаю горький вздох.

Значит, он скоро уедет. Это было ожидаемо, никто не надеялся, что Марк Громов вдруг решит поселиться в доме Ангелисов навечно.

— С родителями?

— Нет, — Громов качает головой, — не хочу их пока впутывать. Это может быть опасно.

— А с кем?

— Есть один человек, он из службы безопасности моего деда. Он надежный. Надеюсь…

— Почему не из вашей? — удивленно хлопаю ресницами.

— Потому что наши техники признали автомобиль исправным, — помолчав, отвечает Громов. — А это значит, что где-то среди них находится нижнее звено всей этой цепочки.

— Если есть нижнее, значит есть и верхнее?

— Обязательно. Тормоза намеренно вывели из строя, Каро. И они действовали не по собственной инициативе, кто-то их направлял.

— Получается, этот кто-то близок к вашей семье?

— Ты даже не представляешь, насколько, — Марк хмурит свои красивые изогнутые брови, и я мысленно стону от восторга. Насколько же живой Громов лучше глянцевого!

Самого Марка его бумажная копия бесит.

— Малыш, сними это со стены, сколько можно тебя просить, — он говорит недовольным тоном каждый раз, когда я вхожу в комнату. И показывает на постер.

— Не сниму, — отвечаю я, — и не проси.

— Почему?

— Это мой друг.

— А я тогда кто? Разве я не друг? — при этом он так смотрит на мои ноги, что я еле удерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

Ну очень по-дружески смотрит. В кавычках.

Только я не смеюсь.

— Ты уедешь, — говорю, глядя Громову прямо в глаза, — а он останется со мной.

Марк замолкает и первым отводит взгляд. Чтобы в следующий раз все начать сначала.

Но я не рассказываю, какой жирный минус есть у бумажного Громова. Он не действует на меня так, как действует живой Марк.

Раньше я считала улыбку на постере будоражащей. И только увидев эту улыбку вживую, поняла, насколько не осознавала, что означает это слово.

Теперь меня не просто будоражит. Внутри накрывает горячей волной, которая ударяет в голову, а сердце наоборот проваливается в ледяную бездну. По коже россыпью бегут мурашки, отчего волоски на всем теле становятся дыбом.

И это от одной только улыбки, живой улыбки Марка Громова. Что со мной делается, когда он ко мне прикасается, постеру и не снилось.

В меня попадает шаровая молния, меня пробивает электрический разряд, я становлюсь высоковольтным проводом, через который подается напряжение в десятки тысяч вольт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вот что со мной происходит. Думаю, не стоит уточнять, что я по уши втрескалась в Марка. И только теперь понимаю, как было легко и просто любить его фотопортрет. И как адски тяжело любить живого Громова. Потому что все труднее и труднее получается от него это скрыть.

— Марк, а почему в новостях пишут, что ты не справился с управлением? — я собираюсь с духом и задаю вопрос, который давно хотела задать. — Почему там нет ни слова о неисправных тормозах?

Он снова хмурится и водит пальцем по ободку чашки.

— Не знаю, Каро. Экспертиза должна была установить все обстоятельства аварии. Но кому-то важно, чтобы настоящая причина была скрыта.

Мне передается его мрачное настроение, Марк это замечает и тянется через стол. Берет меня за подбородок, приподнимает вверх.

Ба-бах! На этот раз обошлось, на этот раз всего лишь шаровая молния.

— Эй, малышка, — говорит он и заглядывает в глаза, — ты дала слово, что не будешь забивать этим голову и расстраиваться.

— Я не давала, — говорить неудобно, потому что Марк давит на щеки, — ты меня вынудил.

Он улыбается, и снова совсем не так как на постере. Мне от его улыбки так тепло, что хочется подставляться под нее как под солнечные лучики. Снять одежду и подставляться, а лучше если бы ее снял Марк…

О, нет, куда меня опять понесло? Не мысли, а болиды на гоночном треке. Моргнуть не успеваешь, они уже фьють! — и погнали…

— Каро, ты о чем задумалась? — слышу сквозь пелену своих лихорадочных мыслей журчащий голос. Распахиваю глаза и вижу перед собой повернутую ладонью вверх руку. — Потанцуешь со мной?

— Танцевать? Ты собрался со мной танцевать? — переспрашиваю настороженно. Может мне послышалось? Или показалось? Или померещилось?

— А что тут такого? — удивляется Марк. — Ты же говорила, что танцами занималась. Или соврала?

— Зачем мне врать? — возмущенно пожимаю плечами. — Я за ногу твою переживаю. Как бы не пришлось снова тебя к дяде Андронику посреди ночи везти.

— Не переживай, — теперь его голос журчит где-то у моей шеи, и я судорожно вздрагиваю, — не придется. Не бойся, малыш, иди сюда.

Не понимаю, что со мной творится. Марк не говорит ничего необычного, все слова мне привычны и знакомы. Но то ли тон, которым он их произносит, то ли легкие касания губ к шее заставляют сердце биться быстрее. Дыхание сбивается, воздух застревает в легких.

Я вкладываю свою руку в раскрытую ладонь, и мне кажется, что я не руку туда вложила, а свое сердце.

Это самый необычный танец, который мне когда-либо приходилось танцевать. Марк роется в телефоне, кладет его на стол и за руку выводит меня на свободное от столиков пространство.

Звучит музыка. Мои колени раздвигаются сильным мужским коленом, между ногами оказывается крепкое мужское бедро. На него меня как бабочку на шпильку насаживают сильные мужские руки.