Глава 6. А в это время в Израиле…

Закончив все дела, в первых числах марта 1977 года Токаревы собрали нехитрые пожитки и отправились на вокзал. Их не провожал никто, ибо КГБ неустанно наблюдало за их знакомыми и запросто могло выловить тех, кто пришел бы на вокзал, а потом записать их в "неблагонадёжные граждане". Они добрались поездом до Москвы, а оттуда их посадили на другой поезд, следующий на Вену.

Обращались с выезжающими навсегда весьма и весьма грубо: обзывали жидами, отбирали личные вещи и толкали их. А когда поезд перевозил их, ограбленных и нищих, через советскую границу, их радости не было предела. Лишь в девяностых, когда Советский Союз приказал долго жить, к эмигрантам стали относиться гораздо лояльнее, а в семидесятых их воспринимали как самых настоящих предателей Родины.

Прибыв в свободную от коммунистического режима Австрию, Токаревы, наконец, ощутили глоток свежего воздуха, будто бы их ранее держали в каком-то душном темном помещении, а теперь они вырвались оттуда. Их привезли на пересыльный пункт в Вену, где они пробыли день или два, а потом их посадили на ночной рейс, летевший прямиком в Тель Авив. Они были просто поражены, что после грубости и хамства на советской таможне в Израиле их встречали как родных: с шариками и цветочками. Репатриантов повели в какое-то помещение, где на нескольких языках, в том числе и по-русски, было написано "С приездом на историческую родину". Там им предложили лёгкий завтрак, потом стали вызывать каждую семью в отдельную кабинку для того, чтобы оформить документы.

Пройдя недолгую процедуру оформления израильского гражданства, перед самым рассветом они поехали на бесплатном такси в гостиницу для репатриантов. А через несколько дней они сняли квартиру. Всем новоприбывшим первые полгода платят пособие, на которое вполне можно жить – не шикуя, конечно, но и не бедствуя. Так что Коростелёв-старший глубоко заблуждался, что они там голодали.

Конечно, переезд – это дело серьезное: новая страна, новый язык, другие обычаи, традиции и уклад жизни. Да и смену климата выдержать нелегко – ведь в Израиле в марте месяце уже довольно тепло, хотя иногда бывают дожди. Но в принципе Токаревы чувствовали себя хорошо, и только Люба почему-то осунулась. В один из дней они с мамой пошли в супермаркет и вместе с молоком, хлебом и другими продуктами купили какого-то печенья. Кассирша их что-то спросила на иврите, а они не поняли. Она сказала:

– Гав-гав!

– Что? – в один голос спросили по-русски Люба и Циля Абрамовна.

– Гав-гав-гав! – не унималась кассирша держа в руке пачку печенья.

"Ненормальная какая-то", – переглянулись Люба с мамой.

Когда они пришли домой с покупками, рассказали об этом эпизоде своей соседке Дине, которая приехала из Вильнюса на несколько лет раньше их. Та посмеялась и сказала, что это печенье для собак. Поскольку у Токаревых не было собаки, пришлось скормить этот деликатес бродячим псам, которые его слопали с аппетитом. А вот Цилю Абрамовну очень беспокоило состояние Любы, которая жаловалась то на слабость, то на тошноту.

– Ну вот, не успели приехать, и ты заболела.

– Я, наверное, отравилась чем-то, – сказала Люба.

– Действительно пищевое отравление налицо. Ты случайно печенье для собак не ела?

– Что ты, мама! Конечно, нет.

– Пойдем к врачу. Завтра же. Может, в поликлинике есть русскоязычный врач. В крайнем случае Дину возьмем с собой если она сможет.

Назавтра они пошли в поликлинику, и русскоязычная врач диагностировала беременность. Сказать, что и Люба, и Юра, и родители были в шоке – ничего не сказать. Но немного успокоившись решили ребенка оставить, тем более, что во-первых, аборт при первой беременности чреват последствиями. Во-вторых, в Израиле спокойнее к относятся к таким делам и никто даже не думает указывать пальцем на "бесстыжую" девушку, ведь ребенок – это благо, а не позор. Вообще в Израиле настоящий культ детей. В-третьих, самое главное, Любе теперь армия не грозила.

– Кто отец? – спросил Юра.

– Витя Коростелёв – ты его знаешь.

– Витька неплохой парень, – заметил Юра. – Жаль, что он не приехал с нами. Правда, папаша бы его вряд ли отпустил сюда.

– Эх, вы бы видели и слышали как Петр со мной разговаривал когда я пришел к нему закрывать дела, – сказал Давид Соломонович. – Хорошо, что хоть Витька не такой.

– Это когда ж ты с ним успела-то? – спросила Циля Абрамовна.

– На своем дне рождения.

– Ах вот почему ты нас просила уехать на дачу? Ах ты балда! Тебе еще не будет 18-ти, а ты будешь с коляской гулять.

– Циля! – сказал Давид. – Ну что ты ее оскорбляешь. У нас внук будет, радоваться надо.

– И в армию Любке не надо будет идти как мне, – сказал Юра. – Хоть мне уже 20 лет, меня всё равно могут призвать. А вообще, Люба, я очень рад, что у меня будет племянник.

– Таки да. Пока твои сверстницы будут два года ходить в военной форме, да еще и по жаре, ты будешь гулять с малышом в скверике. Заодно закончишь школу экстерном, – предположила Циля. – А когда подрастет и пойдет в детский сад, ты сможешь обучиться какой-нибудь специальности.

– Конечно, мама.

– Будем рады внуку или внучке, – сказала Циля. – А пока учи иврит в ульпане, потом запишись в вечернюю школу. Говорят, тут есть школы рабочей молодёжи. Днём будешь нянчить своего ребятёнка, а вечером учиться.

Все Токаревы пошли в ульпан учить иврит, а вечером немного подрабатывали – мыли посуду в ресторане. Это понятно: пока язык не выучишь, не сможешь ни диплом подтвердить, ни обучиться новой специальности. Давид был инженером по образованию, а Циля экономистом. Юра тоже учился в московском экономическом, но родители сорвали его с 3-го курса и привезли в Израиль. Теперь он планировал продолжать учебу в Тель Авиве после ульпана, может даже во время армии. Токаревы-старшие в свои 40 с небольшим тоже собирались подтвердить свои дипломы. А поселились они в пригороде Тель Авива с красивым названием Бат Ям, что означает "дочь моря", попросту говоря, русалка. Город Русалка – вот умора!

В ноябре Люба родила сына – прямо в "день 7 ноября, красный день календаря". В тот день была 60-я годовщина Октябрьской революции, и по всему Советскому Союзу проходили парады. Разумеется, в Израиле это обычный день, ничем не отличающийся от остальных. Витька, конечно, ни сном ни духом не догадывался, что у него теперь есть сын Йонатан, ну да бог с ним. Пусть сынуля напоминает Любе об ее первой любви. "Как он там? – думала Люба. – Наверное, где-то в институте учится и по-прежнему слушается маму с папой. Если бы родители меня не увезли, у нас могла бы быть хорошая семья. Ну что ж, значит не судьба. В любом случае пусть ему там икнётся".

Иврит Люба более или менее освоила и действительно записалась в школу рабочей молодёжи. Мало-помалу сдала экзамены и получила корочку о среднем образовании. Йонатан подрос и пошел в садик. Правда, в те годы садики работали в Израиле только до двух часов, но заботливые бабушка Циля и дедушка Давид с удовольствием подменяли друг друга присматривая за внуком. Да и дядя Юра приходил из армии на выходные и нянчился с племянником. А Люба решила идти в Тель Авивский университет изучать правоведение. Конечно, учиться надо будет долго и упорно, но она справится. Тем более, что любящие еврейские родители ей всегда помогут и поддержат в трудную минуту.

Долго ли, коротко ли, но Токаревы устроились в Израиле: купили квартиру и машину, которую все водили по очереди. Давид и Циля подтвердили дипломы и пошли работать по специальности, Юра и Люба тоже выучились. Юра устроился работать в банк, а Люба в адвокатскую контору. Так что к середине восьмидесятых они уже твёрдо стояли на ногах. Йонатан пошел в школу когда ему было неполных 6 лет. У Юры уже была невеста, тоже из "русских". Люба пока себе никого не нашла, ну да ладно. У неё ещё всё впереди.

Конечно, маленький Йонатан спрашивал где его папа, и Люба честно сказала, что они с ним расстались, и он остался в Советском Союзе. Интересно, захочется ли ему потом разыскать своего папу…