Что-то похожее на интерес в ней появлялось только в моменты смертельной опасности. Но тоже иначе. Опасность привлекала ее, словно потерять эту навязанную ей силой жизнь – было самым желанным событием. Однажды наше поселение встало на пути пожара. Все мужчины бросились вырубать джунгли, а женщины бегали собирали детей, скот, ценные вещи. В этой суматохе мы не сразу хватились Айюри. А когда соседи сказали, что видели ее, сидящую в траве на пути большого огня, я, сломя голову, кинулся за ней.

- Странно, что соседи сами не увели девочку, - пробормотал Карл, живо представив дым, чад, треск смолистых листьев, шум приближающегося огня и заполошно мелькающие в этом аду фигурки бушменов. И девочку, уже почти девушку с экзальтированным блеском в раскосых глазах на пути стихии.

- К малинки отношение было проще. Они… ну, в общем для большинства они были вещами в нашем мире. Что-то вроде движущихся фотографий усопших родственников. Чужих фотографий. А кто будет спасать чужие фотографии, когда под угрозой живые дети и собственное имущество? Тогда я, прежде чем увести ее прочь, увидел, наконец, на ее лице проблеск эмоции... стремления что ли. Которое, впрочем, тут же потухло, как только я развернул ее к огню спиной. Потом что-то подобное было пару раз – один раз на побережье. Если бы я уже не был начеку, она бы спокойно и даже радостно приняла мучительную смерть от зубов приблизившегося аллигатора. И другой – когда в хижину заполз тайпан. Если бы мать быстро не среагировала, заметив на коленях дочери змею…

- Удивительно, что такая тяга к смерти не толкала их к суициду, - произнес Карл, вспоминая старика Тома, отчаянно ковыляющего по жаре в смутной надежде, что некогда поврежденное пулями сердце, наконец, не выдержит…

- Желание смерти – их единственное желание. А вот воли у них нет совсем. Как и всех остальных чувств… Впрочем, я долго относился к Айюри по-прежнему – как к сестре. До одного случая. Как-то раз мать ушла в город. Мы с сестрой обедали, когда кусок вдруг попал мне не в то горло. Попытки откашляться были бесплодны, я задыхался. А Айюри безразлично смотрела на меня своими новыми странными глазами и продолжала спокойно есть. Я пытался ей сигнализировать о помощи, отчаянно подавая руками всем понятные знаки, но она просто наблюдала. Я завалился на траву, уверенный, что так и умру под ее монотонное чавканье, но меня увидел односельчанин, случайно оказавшийся рядом, и помог.

Нет, она не желала моей смерти. Ей просто было все равно. Я был ее родным старшим братом, я вернул ее из Кайонгуни, я спас ее от огня и отогнал аллигатора, но сама она не шелохнулась, когда мне нужна была ее помощь. С тех пор я тоже стал воспринимать ее как фотографию. Фото двигалось, взрослело, показывая, как могла бы выглядеть моя сестра, если бы осталась жива, но это была всего лишь фотография. Матери я про тот случай ничего не стал рассказывать, она все еще надеялась, что Айюри придет в себя, станет… целой. Но я больше не мог жить с ней под одной крышей и покинул поселок.

Будучи смышленым парнишкой, я смог получить образование. В Дарвине я выучился и долгое время работал в одной из местных больниц, а потом переехал сюда. Время от времени я возвращаюсь в поселок, чтобы подбросить матери деньжат из своих скромных сбережений. Порой я дохожу до Горы Ти и уже издали чувствую невыносимый смрад. Никто, даже местные, не обращают больше внимание на плачевное состояние Священной Пещеры. Проем все ширится, Ветер усиливается, еще на подходе можно услышать неумолчный шепот и крики с той стороны. Поместье Малинджи, как и вся окрестная территория, пришли в запустение. Лару с красавчиком построили другой дом – в стороне, но Малинджи остался под своим давно сгнившим навесом. Думаю, его просто побрезговали трогать. Он все еще без устали месит тошнотворное месиво в чугунке на коленях, по пояс вросший в собственное дерьмо. Ты не поверишь, но пауки вьют свои сети, цепляя их с одной стороны за дерево, а с другой – за его плечо.

В последний раз я был там год назад. В нашем поселке остались лишь несколько семей. В том числе, моя мать. И Айюри. Ей уже минуло пятьдесят. Она… по-прежнему не ждет ничего, кроме смерти, от которой ее усиленно и бессмысленно оберегает старенькая мать. В Кайонгуни я тоже прогулялся. Река уже совсем близко. Ее можно разглядеть, даже не переступая Порог. Я не знаю, что будет дальше, но уверен, что еще немного, и та самая опухоль, о которой я говорил, рванет. А каковы будут последствия взрыва, не берусь даже предполагать.

Ярран умолк, исподлобья поглядывая на собеседника. То, что он увидел на лице Карла, ему явно пришлось не по душе, и с необычной заискивающей суетливостью, он сказал:

- Я вижу, как ты любишь жену. Вижу, что ты готов подобно тому парню идти хоть в ад, если это спасет твою женщину. Но ты не спасешь ее, только искалечишь. У каждого свой путь. Твой по-прежнему здесь, ее, если так суждено – продолжится за Рекой. В этом случае, облегчи ее последние шаги перед рубежом, сходи попрощаться, если того потребует твое сердце. Ты увидишь, что она хочет следовать дальше. Никто и никогда не просился назад, не сожалел! Отпусти же ее с легким сердцем и живи дальше, пока и твой путь не пересечет Река.

- Ладно. Ладно. Хорошо, - отрывисто ответил Карл, доставая из заднего кармана брюк бумажник. Ему совершенно не хотелось, чтобы старый бушмен его упрашивал. Он положил на стол плату и отдельно пододвинул Яррану пятьдесят долларов, - Спасибо тебе и не переживай. Я не наврежу ни жене, ни вашему Кайонгуни.

- Серьезно? – спросил Ярран, с некоторым смущением спрятав предложенные деньги, - Что же ты будешь делать?

- Ничего, - пожал плечами Карл, - наверное, заберу жену и вернусь в Швецию, пока еще есть время. Завтра же попрошу расчёт и куплю билеты.

- Ты что-то задумал…

Карл взял под контроль предательски бегающие глаза и поднял их на коллегу.

- Задумал вернуться домой. Вот и все.

…

Карл двигался посреди бескрайнего тумана, по тропе, сложенной из древнего, гладкого камня. За спиной слышался шум полноводной реки. Но чем дальше он отходил от Реки, тем явственнее слышались позади легкие шаги, а до ноздрей то и дело долетал горячо любимый аромат. Хотелось оглянуться, удостовериться, что она рядом, но он, стискивая зубы, глядел только под ноги, пока не оказался у черного провала, ведущего в реальный мир. Он переступил Порог и тут же оглянулся. Следом за ним на четвереньках в проем протискивалось сухое жилистое тело, с головы свисали длинные седые патлы, сквозь которые виднелся лишь один безумный и слепой глаз. «Черт! Малинджи!», - в растерянности подумал он, и вдруг заметил под слоем грязи и дерьма обрывки знакомого платья, принадлежавшего жене.

Он заорал и проснулся. Пока сердце выписывало кульбиты, он торопливо нашарил руку Хелены, вытянувшейся на заднем сидении, и с облечением выдохнул. Пульс бился ровно и сильно, а ведь на какой-то миг он уверился…

Немного придя в себя, он поглядел на часы на приборной панели. Их проводник с чудовищным, совершенно непроизносимым именем Айяботпу ушел на разведку час назад. Карл не знал, пора ли уже бить тревогу или времени пока прошло недостаточно, но потом рассудил, что никакого смысла в панике все равно нет. Что он может сделать, кроме как сидеть в машине? Ничего. Самостоятельно он не найдет выход из джунглей, да и не будет пытаться. Путь назад не имел никакого смысла. Все, что ему было нужно – было только впереди. Отчаянно хотелось в туалет, но он не решался выйти из автомобиля. Пусть с тех пор, как они углубились в сумрачную непролазную чащу, он не видел и не слышал ни единого живого существа, он все равно не верил, что джунгли опустели. Вполне вероятно, что именно в этот момент из кустов за их джипом внимательно наблюдает какой-нибудь хищный зверь и только и ждет, когда закуска выползет из консервной банки. Найдя пустую пластиковую бутылку, он кое-как пристроил над ее горлышком пенис и помочился, а потом крепко закрутил крышку и спрятал бутылку под пассажирское сидение.