Третья причина более сокровенная, более личная и более смутная. Это такая же тайна, как и всё, что прежде совершалось во мрачных храмах. Существуют те, кто, хоть и не почитают богов, разыскивают божественное для самих себя. Какое упоение, какая исключительная личная слава — держать в руках то, что является божественным или прежде было таким.

Подобные люди желают впитать божественную суть в свои души, обрести мудрость, силу или прочее, что могут предложить боги, чтобы в некотором смысле самим стать богами. Разумеется, это требует великой цены, поэтому те, кто покупает жамиирского бога для подобной цели, взваливают на себя бремя, большее, чем самая тяжёлая ткань. Они могут презирать священников, храмы, стяжательство организованной религии, но втайне так же помешаны на богах, как и любой со счищенным напрочь лицом.

В этом смысле я тоже помешан, племянник. Поскольку я стар, поскольку я близок к смерти, то ищу вестей из той далёкой страны, куда вскоре отправлюсь. Раз боги бессмертны, пусть даже и жамиирские боги, надеюсь, они смогут явить мне какой-то намёк. По крайней мере, они могут даровать мне нечто, вроде мудрости, чтобы моя жизнь завершилась подобающим окончанием, как выгодная сделка, как особенно искусная заключительная строка поэмы. Я искал для себя не бессмертия, а лишь успокоения.

Не думаю, что это могли бы понять жители Жамиира или Хэш и даже ты, дорогой мой племянник. Но поразмысли над этим. Такова моя причина.

Поэтому я приобрёл ковёр, чтобы лежать на нём, спать, видеть сны и во сне бог в этой ткани мог бы мне открыться.

Так что я ждал, отдуваясь. Хэш вернулся с вином и я выпил. Это меня успокоило.

— Не спешите, хозяин. Не спешите.

Я сглотнул.

— У нас ещё остались деньги?

— Чуть-чуть, хозяин.

— Хорошо. Тогда я желаю, чтобы ты сделал ещё одну покупку. Сейчас же.

— Сейчас? Что же может быть таким важным, что вы желаете получить это сейчас же, в этот ночной час.

— Верь мне, добрый Хэш. Я знаю. Ступай, разбуди хозяина дома. Потом купи мальчика Нимбулека и приведи его ко мне.

Мой замысел был, чтобы Нимбулек лежал подле меня на ковре, пока я сплю, дабы вся мудрость, которой мог бы одарить бог, передалась и ему, и мои исследования Потустороннего не ушли бы со мной. Я хотел сделать мальчика своим учеником в постижении Смерти. Я был уверен, что у него имеется прирождённый талант к такому стремлению.

Хэш помолчал, словно не решаясь заговорить.

— В чём дело? — поинтересовался я.

— Хозяин, так случилось, что, когда я ходил за вином, эконом на кухне спросил меня, не видел ли я этого самого Нимбулека. Видимо, ребёнок удрал.

— Тогда будем продолжать без него, — ответил я, скрывая тревогу.

Итак, мы с Хэшем перерезали перетягивающие ковёр верёвки и развернули его, неспешно открывая на редкость замысловатый, пусть и сильно выцветший узор на ткани.

И кое-что ещё.

Первым вскрикнул Хэш.

Затем вскрикнул и я, и рухнул на колени, закрыв лицо руками, как лишившийся маски священник. Но я глянул сквозь пальцы и увидел, что там было: Нимбулек, ужасно избитый, его просвечивающая одежда громадным струпом присохла к крови и израненной плоти.

Ещё какой-то миг он жил. Он обернулся ко мне. Наши взгляды встретились, его глаза остекленели от боли. Затем его плоть отвалилась прямо у меня на глазах, осыпаясь, как песчинки из песочных часов. Его скелет был невероятно тонким, словно морозный узор на стекле, словно паутина. Когда он тоже исчез, от него остался лишь прах и старые сморщенные птичьи лапки.

Ошарашенные, мы с Хэшем раскатали ковёр до конца. В тусклом свете мы с трудом различали общий вытканный узор. Цвет нитей был коричневый и чёрный, те, что посветлее на фоне более тёмных являли образ бога, подобного птице, с лицом печального, измождённого ребёнка который смотрел на нас широко распахнутыми, полными боли глазами.

Тогда я не понимал ничего, вообще ничего, но знал, что нужно сделать. Я отпустил Хэша на ночь. Он не соглашался уходить, но я предложил ему спать под моей дверью.

Затем я улёгся на пыльный ковёр и постарался заснуть, призывая в свой разум сны от бога.

Пока я лежал там, мои пальцы лениво теребили сморщенные птичьи лапки, пока они не сломались, как хрупкие веточки.

То, что случилось затем, не было сном. В этом я уверен. Это было настоящим событием, произошедшим в действительности.

Малыш Нимбулек сидел рядом со мной, там, где я лежал. Теперь он был нагим. Он сидел, выпирая из своей испорченной рубахи, проходя сквозь неё, словно дым. Я дотронулся до его колена. Его плоть всё ещё оставалась холодной и жёсткой, как мрамор.

Я залепетал: — Мальчик мой, как ты смотришь на то, чтобы пойти работать ко мне? Мой племянник — богатый купец-магнат. Мы живём вместе в громадном доме, где есть множество слуг, вроде тебя, целая их община, с детьми твоего возраста. Наши слуги усердно трудятся, но мы хорошо их кормим и никогда не бьём.

— А если они обманывают вас, господин? — спросил он.

— Тогда, с великой неохотой, мы продаём их.

— Как продают какую-то вещь, господин.

— Да, как продают какую-то вещь.

Не промолвив больше ни слова, он поднялся и вышел из комнаты. Поразившись, я вскочил и поспешил вслед за ним.

Отчего-то я знал, что бесполезно звать Хэша.

Я побежал. Один раз я мельком заметил мальчика — вспышку белого в лунном свете — когда он пропал среди колонн. Ещё раз — когда он свернул за угол. Снова — когда он шмыгнул через дверь во двор, где закопал павлина.

Дальше, в город. Мимо нас по улице прошёл священник в восковой маске, распевающий погребальную песнь и звонящий в колокольчик. Я бежал, задыхаясь от внезапно похолодавшего ночного воздуха, напоминая себе о своей же смертности. Что, если у меня не выдержит сердце? В Жамиире имеются лекари, о да, но у меня маловато денег, чтобы им заплатить, а в городе, где богов пускают с торгов, милосердия не жди. В пустыню. Пески Иракасси внезапной бурей закружили нас. Я потерял мальчика из виду. Потом буря стихла. Воздух вновь очистился. Теперь тишина стала абсолютной, даже пески заснули и видели сны.

Казалось, я мчался через ночной океан, песчаное море, вокруг меня вздымаются колоссальные призрачные волны, а у лодыжек вскипают пыльные буруны, отступающие, пока волны растрачивают силы, толкая меня вперёд и вниз, прочь из мира живых людей..

Казалось, будто пылающие остовы людей и зверей медленно поднимаются и опускаются в песке, плавая, как рыбы.

Затем, далеко впереди, я услышал Нимбулека, распевающего погребальную песнь.

Я поднялся на вершину дюны. Тысячи птиц, сверкающих яркими красками, взмыли передо мной: павлины, фазаны, ястребы, их крылья грохотали невообразимой, неистово восставшей лавиной цветов, пылающих оттенками рая.

Затем они рассеялись и передо мной появился Нимбулек, раскинувший руки, словно это он только что выпустил всех этих птиц. Я знал, что так и было.

Я услышал раздавшийся с небес голос. Он прозвучал подобно голосу Хэша. «Сможем ли мы когда-нибудь возвратить богов, истинно возвратить их и вновь привести в мир?»

Теперь из песка воздвиглись крабоподобные фигуры, но лица у них были человеческими, даже более, чем человеческими, древние, непостижимые, неумолимые.

— Нимбулек! — выкрикнул я.

Взглянув на меня, он улыбнулся. Он посмотрел вверх, на бездну серебряных звёзд. Небо волновалось, словно ещё одно, беспредельное, море.

— Ты не сможешь вернуть богов, — произнёс он в моём уме, невероятно громким голосом, — потому что ты никогда поистине и не лишался их. Ты верно рассудил, старый человек из чужой страны, когда догадался, что вздымающаяся из ковра пыль — сила заключённого в нём бога. Боги никогда не покидали Жамиир. Они в самом его воздухе, даже в самой пыли. Люди вдыхают их с каждым глотком воздуха, наполняя свои лёгкие чудесами.

Он приблизился ко мне. Я снова заметил, что его тело было неправдоподобно хрупким, на коже — узор голубых вен. Сквозь него без задержки проходил свет поднявшейся ущербной луны и Нимбулек не отбрасывал тени.