Посреди этого коридора стоял мужчина лет шестидесяти, полураздетый. Затем раздалось слабое шарканье. Появился слуга, десятилетний мальчик, худой и ужасно хилый, с бледными, как луна, волосами.

— Кто предаётся любви в такой час? — вопросил я, кивнув в направлении звуков.

На мой вопрос мальчик пожал плечами. Я вгляделся в его лицо, в почти бесцветные глаза. Что-то в нём невероятно очаровало меня: его тело состояло из костей, углов и синеющих вен. Одет он был лишь в рваный халат из такой же прозрачной ткани, как и женщины у городских ворот. В полумраке, с мерцающими позади него факелами, он отчасти казался не вполне реальным: не ребёнком из плоти, а призраком.

Я возжелал заполучить его. Нет, нет, племянник, не подумай, что твой старый дядюшка обзавёлся новым пороком. Мне хватает и привычных страстей. Это было просто желание получить. Этот мальчик — просто сокровище. На свой необычный лад он был прекрасен: глаза слишком широко распахнуты, голова слишком велика для съёжившегося тельца, кожа белая, как мрамор, идеально гладкая, изящная.

Он казался мне символом, завершающим иероглифом в мистерии бытия. Это не могло быть просто исхудавшее дитя. Нет, такое просто невозможно.

Мальчик держал поднос, на котором лежало два красных, сочащихся корешка. Поначалу я счёл их, как минимум, растениями. Потом меня посетила мысль, что это были окровавленные лапки, и как бы не вырванные у птицы, вероятно, павлина.

Он поставил поднос на стойку рядом со мной. На мгновение я опустил туда взгляд. Когда я поднял глаза, мальчик уже ушёл. Его босые ноги абсолютно беззвучно ступали по гладкому холодному мрамору.

С отвращением я опорожнил поднос в ночной горшок, вновь оставшись один в пустом коридоре. Звуков страсти больше не доносилось. Сейчас осталось лишь безмолвие. На меня странно подействовала эта тишина. В местах, где люди спят, племянник, имеется такая особенность. Нам даруется странная безмятежность, будто в возмещение за утрату сна.

Успокоенный этой самой особенностью, я спустился по лестнице и оказался во дворике. Там, освещённый светом луны, мальчик-слуга стоял на коленях и что-то зарывал. Ах, но я не намеревался за ним шпионить.

— Ты настоящий? — тут же спросил меня этот малыш.

Полной уверенности у меня не было. Я ущипнул себя за запястье, и это оказалось так больно, что тут же ответил: — Да, достаточно настоящий. — Я подавил зевок. — Что за вопрос. Почему это мне не быть настоящим?

Мальчик поднялся на ноги, старательно отряхивая грязь с рук и коленей, будто убирая всё, что могло запятнать его неземной вид. — Ты можешь оказаться призраком, — заявил он.

— Если в Жамиире продают богов, — поддразнил я, — то уж призраков вообще раздают бесплатно и на каждом углу. Ты должен бы привыкнуть к призракам и научиться их отличать без ошибок.

Совершенно не уразумев мою попытку пошутить, он уставился на меня своими широко распахнутыми, завораживающими глазами.

— Ты когда-нибудь видал призрака?

— Увы, не видел. В моей стране они предназначены для немногих избранных. А ты когда-нибудь видел?

— Не мёртвых, — тихо сказал он, смущаясь такого признания, — а живых.

Я попросил его объяснить, что же такое призраки.

— Души без тел.

— А что такое боги? — Этот вопрос, племянник, я задал совершенно серьёзно. Моё чутьё снова ожило. Что-то этот мальчик знал. Как подсказывало мне воображение, он был посланником, свободно перемещающимся между жизнью и смертью, быть может, выходцем не этого мира живых людей, но иного.

— Боги… — начал он, нервозно переминаясь. Видимо, он не знал. Будь он всего лишь ребёнком, я подумал бы, что он просто слишком юн или чересчур напуган странным стариком, который явился к нему посреди ночи, прервав некое тайное занятие.

Дабы его успокоить, я улыбнулся, осторожно тронул его за плечо — плоть оказалась холодной — холодной! — и процитировал одну из старых жамиирских поэм, ныне запрещённую: «Боги — это разделённые частицы Вечности».

Он недвижно стоял, глядя на меня с непостижимым выражением.

— Любишь ли ты поэзию, мальчик?

— Не знаю, господин.

Я осторожно пнул погребальный холмик носком сапога. — Что ты здесь зарывал?

— Павлина, господин. То, что от него осталось.

— Э?

— Обещаешь, что не расскажешь?

— Обещаю.

— Я был голоден, господин. Они меня притесняют.

— Так это только из-за голода? Не какая-нибудь тайная ворожба?

Казалось, он впервые испугался меня.

— Нет, господин!

— А лапки? Что ты делал с ними в коридоре рядом с моей комнатой?

— Мне пришлось избавляться от них отдельно.

— Ну разумеется, — спокойно согласился я, притворившись, что понимаю. По правде сказать, я не имел ни малейшего понятия, о чём он говорит. Ещё одна тайна. — Как ваше имя, молодой человек?

— Меня зовут Нимбулек.

Меня начало тяготить бремя моего тела и лет. Я опустился на мраморную скамью и предложил мальчику сесть рядом. На дереве, прямо над нами, тихо защебетала какая-то ночная птица. Мальчик сидел и трясся.

— Расскажи мне, Нимбулек. Как выглядят эти божьи торги?

— Я знаю лишь то, что слышал, господин. Меня не выпускают наружу.

— И что ты слышал?

— Что торги проходят на базаре, который раньше был большим храмом. Богов заворачивают в ковры, а концы завязывают, чтобы они не смогли вылезти оттуда.

Это дитя намекало, разумеется, в своей неполной и загадочной манере, на зачарованные ковры Жамиира, ковры, которые стучат и ползают, с заключёнными внутри богами, но не просто увязанными в ковры, а вплетёнными туда. Это великая тайна Жамиира, племянник, средство, которым человечество обрело свободу. Ткачи этого города достигли такой искусности, научились так управляться с нитями, красками и узорами, что смогли создавать в ткани самые, что ни на есть, истинные подобия богов. Так они связали их, выхватив всех богов с небес, когда создавали изображения на коврах, сковав всех богов, когда был завязан последний узел. В Жамиире было и есть великое множество ткачей. С помощью народа, при поддержке богатых покровителей они соткали много-много ковров, гораздо больше количества богов. Они захватили их всех.

Я наслышался этого при нашем переходе через Иракасси. Жителей Жамиира долгое время тиранили боги и их развращённые священники. Жамиирцы подняли восстание, революцию возглавили ткачи и торговцы коврами.

Я тихо сидел рядом с мальчиком, раздумывая, в кои-то веки не в силах понять, что же делаю в этом месте. Когда я явился сюда, у меня была ясная цель. Теперь же я запутался.

— Я желаю приобрести бога, Нимбулек, — сказал я. — Если у меня останется достаточно денег, я мог бы приобрести и тебя тоже, у твоего хозяина. Как по-твоему, сколько он за тебя заплатил?

— Я подкидыш, — торжественно объявил мальчик. — Дар судьбы.

— Это подарок, — сказал я Хэшу позже, вручив ему склянку с ханкилем и только что купленную блестящую стеклянную трубку. — Возьми, — велел я. — Ты десятикратно заслужил это. Но, умоляю, пожалуйста, не накуривайся, пока мы не вернёмся с торгов. Мне потребуется твой острый ум.

Хэш, изобразив удивление, опустил глаза и протянул тёмную широкую ладонь. — Благодарю, — протянул он без малейшей радости, а иначе не был бы Хэшем.

Мы как раз заканчивали ужинать. Домашние слуги носились туда и сюда, одинаково слушаясь и Хэша, и меня, словно мы были не хозяином и слугой, а двумя равноправными гостями. Я огляделся в поисках мальчика Нимбулека, но не увидел его.

Этот день прошёл бесцельно и безвыгодно. Я ходил на базар, но не отыскал там ничего, хоть мало-мальски стоящего, лишь пустяки, вроде трубки и ханкиля. Поэтому я вернулся в баню, позволив омыть и очистить меня. Вдобавок, мне завили бороду и так напомадили летучим благовонием, что я мог поклясться, что вспыхну, если хоть шагну на солнечный свет.

Вот так, впустую и прошёл этот день, дорогой племянник. Такими вопросами мне довелось заниматься.