— Начинайте торги! — вопила толпа вновь и вновь, превратив это в скандирование. — Начинай! Начинай! Начинай!

— Гляди, — прошептал я Хэшу. — Старый священник плачет. Это жестоко, каким бы злобным он ни был прежде.

— Он не может плакать, хозяин. Его слёзные каналы выжжены.

Откуда-то поднялся ветер, завертелся вокруг бывшей святая святых, захлёстывая нас пылью. На миг я ощутил чьё-то присутствие, словно тысячи призраков проносились мимо, делали круг и проносились опять. Я содрогнулся.

— Господин? — позвал голос слева от меня. Я в удивлении обернулся, Хэш сидел справа от меня. Лишь на миг рядом оказался мальчик Нимбулек. Я дотронулся до него. Холодный.

— Что ты здесь делаешь?

— Я? — переспросил Хэш. — Я вас сопровождаю. Чтобы увидеть такое зрелище и, быть может, приобрести отвергнутое божество.

Я завертелся на месте. — Не ты. Он. — Я обернулся туда, где был мальчик. Он исчез. Люди вокруг, невозмутимые, с огромным вниманием глазели на помост.

— Что такое? — спросил Хэш.

— Разве ты его не видел?

Стало понятно, что нет, не видел.

Торги продолжались. Сперва пустили с молотка упавший ковёр. Я хотел было поднять руку, чтобы предложить цену, но Хэш потянул меня за рукав.

— Неразумно первым назначать цену, — заметил он, но другие так и поступили, и ковёр достался огромному чернокожему мужчине, увешанному золотом. Его светлокожие слуги утащили покупку. Мне показалось, что я услышал, как пленённый бог заскулил.

Вскоре я уяснил, что жамиирский пантеон обширен и неоднороден, и что иерархическое положение каждого бога показано тканьём и узорами, да и просто количеством материала. Богов, хоть сколько-то значительных, продавали в рулонах блистающей вышивкой саржи, связанных с концов особыми золотистыми и серебристыми шнурами. Меньшие божества были замотаны в цилиндры из ткани кричащих расцветок с причудливыми узорами. Святых, полубогов, демиургов и тому подобное оборачивали половиками, занавесками или даже шарфами.

Но цены, назначаемые за каждое божество, вовсе не были связаны с размерами или роскошеством ковров. Тут имелась закономерность, которую я не сумел раскусить. О да, это весомое слово.

На сей раз я вырвался из хватки Хэша и приценился к ковру, скатанному в длинный и тонкий рулон, наподобие змеи, бледно-зелёный, без каких-либо рисунков снаружи. Пожалуй, вот этот…

Но меня обошли.

— Нет, хозяин. Он вам не подходит, — заявил Хэш.

Я снова назвал цену и снова проиграл.

— Не этот. Погодите, пожалуйста. Не выбрасывайте деньги на ветер.

— Как это вообще можно понять?

— Может быть, случайно. В городе, где не правят боги, многое оставляется на волю случая. Может быть, боги сами взывают к своим новым хозяевам. Может быть, они находятся сами, как подкидыши под дверями храма.

Странно, но Хэш плакал. Толпа вокруг нас свистела и улюлюкала, когда каждый ковёр выносили, ставили стоймя и описывали его особенности.

— Бог костров и очагов, — объявил священник. — Годится для жены и детей. Годится, чтобы греть ноги зимой. — (О! Как он заметно скривился, отпуская такие шуточки! Речь для него явно писал палач).

На возвышении появилось ещё больше богов, многие из них поползли через помост, выгибаясь, словно громадные черви, когда их колотили цепами. Взлетала необычная сверкающая пыль.

— Божья пыль, — пояснил Хэш. — Последний остаток мощи падших. Взгляните, как она возносится, словно дым.

От ковров раздавались стенания, непохожие ни на какие земные звуки — эфирные вопли, последний лепет беспомощных и дряхлых богов Жамиира.

Тем не менее, цены всё равно провозглашались. Таблички на столбах переменили на следующий номер и торги продолжились.

— Когда же? — прошептал я.

— Не знаю. Возможно, не в этот раз. Возможно, никогда.

В кои-то веки мой драгоценный Хэш оказался неправ, поистине неправ. Время пришло. Я это понимал. Я опустил глаза на кошель, затем раскрыл его, рассматривая золотые ройялы внутри. Затем я поднял взгляд и, к своему изумлению, узрел на сцене, рядом со священником, тощего и бледного мальчика Нимбулека. Он придерживал рукой текущее предложение — простой коричневый ковёр без узоров, перевязанный обычной верёвкой — держал его, будто был помощником священника. Казалось, никто больше его не замечал. Он улыбнулся именно мне.

Я вскочил на ноги.

— Вот этот! — выкрикнул я. — Беру этот! — Я поставил всё, что у меня было, так страстно, что никто это не оспорил. Священник, вздрогнув, поспешно уступил.

Мальчик Нимбулек куда-то пропал.

Толпа всё так же гомонила и улюлюкала. Священник всё так же произносил свои тягостные речи. Но я больше не обращал внимания на события этого вечера. Довольный, я уселся на место.

— Вы уверены, что поступили правильно, хозяин? — спросил Хэш. Он казался напуганным. Он совершенно не понимал.

— Узоры, — раздумывал Хэш, пока мы тащили извивающийся и бьющийся ковёр по практически опустевшим улицам. — Непрерывные повторения призывают богов. Песнопения тоже это могут.

— Непрерывные повторения ещё и связывают их, — сказал я, — как наш трофей.

— Искусные изображения на ковре, на любом ковре, даже обыкновенном на вид, зеркальные нити, звёздный уток и, — он сделал паузу, глубоко вздохнул и весьма торжественно продолжил, — ткацкие станки, движимые червями ткацкие станки, что веками ткут под заклинающие напевы. Всё это опутывает богов нитями служения.

— Молитвы священников, — прибавил я, — отдаются эхом на великой дороге времени, повторяясь и повторяясь…

— …гудением, которое чувствуют боги, которое их затягивает, которое их питает.

Середина нашего ковра провисла. Мы чуть было не выпустили его. Хэш тайком стукнул его золотым цепом, который прилагался к нашему приобретению — «дополнительное приложение», как сказал священник, «столь щедрому человеку», — ковёр выпрямился и, казалось, даже полегчал.

— Ах, время, — промолвил я. — Резонанс, что копится во времени и приводит богов к нам, символы, что тянут их вниз.

Вот так, с отвлечёнными и необычными речами, мы брели по тёмным улицам. Я с трудом осознавал, о чём мы говорим и что это означает. Выглядело так, будто кто-то другой вещал через нас двоих, бормоча свои собственные тайные иносказания. Но всё это совпадало, словно та разоблачительная мудрость, что приходит в бреду к пьяницам или рабам ханкиля, лишь затем для, чтобы испариться, как смутное сновидение поутру.

Только когда мы добрались до наших комнат, мой разум прояснился. Я забеспокоился насчёт финансов. Не мог ли я сгоряча поиздержаться? Хватит ли нам на оплату проживания и дорогу домой? Ещё меня тревожили мысли о ворах, о долгом путешествии и о том, что мы ненароком надорвём свои старческие внутренности под бременем нашего сокровища.

Измотанные, мы бесцеремонно свалили ковёр на пол. Хэш притащил с кухни охлаждённое вино. Я неподвижно сидел, рассматривая недвижимые очертания перед собой. Ковёр, когда его положили на пол, не стонал и не шевелился. Он выглядел просто рулоном ткани.

Но я знал лучше. Дорогой племянник, я не могу поистине выразить, что тогда ощущал, выдохшийся, но трепещущий от финальных ожиданий.

Я так толком и не объяснил, зачем пришёл в Жамиир, зачем поступил так.

Я могу лишь попытаться выразить это словами. Простых росчерков пера недостаточно. Высказанное подобно песчинкам, что бросает в воздух дитя, пытаясь так запорошить небо. Воистину так.

Полагаю, что некоторые люди покупают богов в Жамиире из чистого тщеславия. Они делают это, демонстрируя, что превосходят богов величием. Как лучше можно выказать собственную грандиозность, чем заполучить бывшее божество полей или лесов, прибитое к стене или полу? Безусловно, военачальник был бы счастлив украсить свой шатёр богом войны.

Это одна из причин. Другая — суеверие. Люди считают, что падшие боги принесут им удачу. Но это так же нелогично, как нелогично верить нашим соотечественникам, многим из них, что удачу приносит хвост ящерицы хата — несмотря на ту удачу, которую вкусила именно эта ящерица! Схожим образом — если бы у богов сохранилась хоть капля удачи, они бы не оказались в таком несуразном положении.