Мы с госпожой Омаэ заказали нюмэн с умэ и листьями периллы, госпожа Тадокоро – с карри. Возвращаясь из туалета, я представилась женщине, которую приняла за хозяйку, объяснила, что работаю у господина Монага, и поблагодарила ее за то, что повесила наши плакаты.

– О, не за что.

– Я слышала от господина Монага, что вы предлагаете скидку.

– Да, конечно. Я посчитаю вам по расценкам для господина Монага.

Я подавила желание переспросить «то есть?» и широко открыла глаза, изображая понимание: «Ах, да, конечно, по расценкам для господина Монага!»

– Я приступила к работе только на этой неделе, так что все это для меня еще в новинку. Кстати, я тут задумалась: вывешенные плакаты, случайно, не способствуют бизнесу?

– Хм-м, не думаю… – Женщина оглянулась через плечо в сторону кухни, ей явно не терпелось вернуться к работе.

Я покачала головой.

– Понимаю, вы очень заняты, так что краткого ответа будет достаточно!

– Когда два уже висят, остальные не приходят.

Ограничившись этим и впрямь очень кратким ответом, она достала из высокой узкой жестянки сухую лапшу сомэн, кинула в кастрюлю и занялась другими делами. Я вернулась на свое место, уважительно склонив голову перед соседками. Между нами ощущалась натянутость, будто никто из нас не знал, что сказать, и я осторожно дала подсказку:

– Так о чем мы говорили?..

Но обе женщины по-прежнему молчали.

– Если обсуждать это слишком трудно, – добавила я, – тогда, конечно, не надо, не беспокойтесь.

– Нет, – возразила госпожа Тадокоро, встряхнув головой. – Я охотно все объясню, – и она начала: – У нас с мужем нет детей.

– Так…

– А они говорят, это потому, что мы одиноки.

– Хм?..

– Мы одиноки, поэтому не можем иметь детей, а не отсутствие детей делает людей одинокими. Но если мы вступим в «Одиночества больше нет!», то больше не будем одинокими и тогда сможем иметь детей.

Госпожа Омаэ зацокала языком.

– Они предлагают еще и лечение? – спросила я, прекрасно сознавая, насколько глупо это звучит, но считая своей первоочередной задачей уловить суть.

Женщины покачали головами.

– Так что же это такое – «Одиночества больше нет!»?

Совершенно синхронно обе женщины потупились и пожали плечами. Из-за разницы в возрасте и росте этот абсолютно одинаковый жест смотрелся по-особому, но обе были настроены предельно серьезно.

– Помогать людям чувствовать себя менее одиноко – не такая уж плохая цель, так почему же им приходится буквально вламываться в чужую жизнь?

– Да уж… – Я понятия не имела, как ответить на этот вопрос, поэтому просто согласилась.

– А мой муж всегда дома, вот он и поговорил с ними несколько раз и постепенно начал перенимать их взгляды.

Госпожа Тадокоро выпила воду из своего стакана и вздохнула. Я принесла кувшин с водой со стойки и подлила ей еще.

– И теперь он твердит мне одно и то же: мы одиноки, хоть нас и двое, поначалу двое – это вроде бы неплохо, но со временем все равно станет одиноко, это вредно для нашего душевного и физического здоровья, и так далее.

Как раз пока госпожа Тадокоро опустошала еще один стакан воды, причем выражение ее лица осталось ожесточенным, хозяйка заведения принесла нам лапшу. Еда меня не интересовала, так что я выбрала самый простой и дешевый вариант нюмэна, какой только нашелся в меню, но нюмэн с карри, который поставили перед госпожой Тадокоро, распространял на редкость аппетитный аромат и выглядел очень вкусным.

– К вам приходили с беседами люди из организации? – спросила я.

Госпожа Тадокоро старательно закивала.

– Женщина с плаката.

Госпожу Омаэ это возмутило гораздо сильнее, чем ее подругу, и она громко вздохнула.

– У нас этот плакат висит и в доме, – добавила госпожа Тадокоро.

– Вы представляете? Она сама распространяет плакаты с собственным фото!

Госпожа Омаэ уставилась на меня вытаращенными от ужаса глазами. Казалось, больше всего ее поражает практика самовосхваления в организации «Одиночества больше нет!».

– И вот приходит она и говорит: «Вы не против повесить вот это? Может, не будет от него никакой помощи, а может, он хотя бы отчасти избавит вас от одиночества». И все время улыбается с такой напускной скромностью. – Госпожа Тадокоро поморщилась, словно разговор стал для нее невыносим, опустила взгляд, ее плечи напряглись. Мне показалось, что она стиснула руки на коленях под столом. – Они всегда напоминают про встречи в зале собраний по вторникам, четвергам и субботам, твердят, что мы должны пойти и поговорить с ними. И он ходит – и по вторникам, и по четвергам, и ДАЖЕ по субботам! А когда возвращается, только и разговоров у него, как весело там было!

Госпожа Омаэ злилась, госпожа Тадокоро явно была готова разразиться слезами. Я сидела, повторяя, как идиотка: «Вот ведь, надо же, ну и ну», – и слушала рассказ о том, как «Одиночества больше нет!» мало-помалу разрушает семейную жизнь госпожи Тадокоро!

– Знать бы еще, что важнее – не быть одиноким или вести ту жизнь, которую сам выбрал?

Она вздохнула и кончиками пальцев смахнула слезы. Платка у нее не нашлось, значит, плакать она не собиралась. Я начинала понимать, почему господин Монага считает своим долгом оформлять плакаты и распространять их.

– Стало быть, каждый дом с плакатом «Одиночества больше нет!» как-то вовлечен в работу этой организации? – спросила я.

Женщины переглянулись.

– Степень вовлеченности может быть разной, – ответила госпожа Омаэ, склонив голову набок и скрестив руки, словно тщательно подбирала слова.

К вопросу она подошла с предельной серьезностью. Меня так и подмывало объяснить госпоже Тадокоро, что, несмотря на все закидоны ее мужа, она может считать себя везучей – еще бы, с такой соседкой, как госпожа Омаэ.

– Думаю, нельзя утверждать, что каждый, у кого висят плакаты «Одиночества больше нет!», состоит в этой организации. Есть люди, которые ходят на собрания только потому, что там бывают женщины и раздают бесплатный чай.

Я вспомнила господина Тэруи, с которым познакомилась в первый день работы. Видимо, застенчивостью он не страдал, его взгляды на жизнь были довольно простыми, но, подобно многим его ровесникам, вряд ли воспринял бы спокойно, если бы ему указали на этот факт.

– Вот и мой муж стал таким же!

Явно поддавшись отчаянию, вскипевшему в ней, госпожа Тадокоро принялась яростно хлюпать своим нюмэном с карри. Я думала, лапша уже остыла, но пока она ела, увидела поднимающийся над миской легкий дымок. Выглядел ее заказ на удивление аппетитно. Я попробовала мой нюмэн с умэ и периллой и была приятно удивлена. Увидев, как мы уплетаем лапшу, госпожа Омаэ взялась за свою, будто только что вспомнила о ней.

– Они недавно приходили сюда, эти люди из «Одиночества больше нет!», – сообщила хозяйка ресторана, подходя к столу, чтобы наполнить водой наши стаканы. – Женщину они отправляют беседовать с мужчинами, мужчину – встречаться с женщинами. Парень, которого они послали позвать меня на их собрания, тоже всякое такое говорил – «трудно, должно быть, одинокой женщине управлять таким заведением».

– А это трудно? – спросила я.

– Вообще-то нет, – без колебаний ответила она. – Но я так рассудила: если здесь будет висеть два вот этих плаката, больше они сюда не сунутся, – и она указала на плакаты господин Монага.

Я кивнула, поднесла ко рту миску, чтобы выпить остатки супа, потом взглянула на плакаты. Значит, один плакат служит приманкой для «Одиночества больше нет!», думала я, а два отпугивают их, и задалась вопросом, не лучше ли вообще обойтись без плакатов. Но сколько бы я так ни считала, возможно, тот, для кого ставки в этой игре были действительно высоки, слишком рассчитывал на склонности местных жителей. Скорее всего, так и было, именно поэтому я и блуждала по району, пытаясь убеждать людей повесить плакаты.

Мы доели лапшу, наш разговор завершился сам собой. Госпожа Омаэ сказала, что дочь должна позвонить ей по скайпу, госпожа Тадокоро вспомнила, что ей надо вернуть диск в прокат. Мой рабочий день закончился час назад. Хозяйка ресторана посчитала наш заказ по расценкам для господина Монага, и три блюда обошлись менее чем в полторы тысячи иен.