Мне хотелось спросить господина Монага, в чем заключается его истинная цель – в самом деле расклеивать свои плакаты или скорее не давать другим людям расклеивать свои, – но для третьего дня работы вопрос был не самый подходящий. И я вместо этого спросила:

– А если мы перестанем расклеивать наши плакаты, как вы думаете, на всех ли домах появятся плакаты «Одиночества больше нет!»?

Господин Монага задумался, потом ответил:

– На всех – вряд ли, но, скорее всего, они отхватят себе большинство, которому нет дела ни до тех, ни до других.

Выбранное им слово «отхватят» придало всему происходящему в его представлении отнюдь не мирный характер.

На четвертое утро господин Монага спросил, где я до сих пор обедала. Я ответила, что в первый день – в ресторанчике, где подают гюдон, во второй зашла в какое-то кафе с фаст-фудом, вчера опять в гюдонную, и что все эти места были слегка не по пути, так что пришлось сделать крюк. Он объяснил, что везде, где расклеены наши плакаты, нам полагается двадцатипроцентная скидка.

– А где эти места? – спросила я, и господин Монага сообщил, что речь идет о ресторане под названием «Фурара», где кормят нюмэном – горячим супом с лапшой сомэн, – а также о заведении «Санпо-я», в котором готовят булочки с начинкой из карри.

– Ясно, – кивнула я, мысленно отметив необычность блюд, на которых специализируются они оба, и решив, что уже пора уходить. В итоге я снова обедала в гюдонной.

Обойдя все дома «Участка 3», я вернулась на «Участок 1» и стала снова звонить в те дома, жильцов которых не сумела застать в первый раз. Так сложилось что-то вроде привычки: работу я заканчивала в пять вечера, но когда время еще только подходило к половине четвертого, прекращала обход новой территории и возвращалась на «Участок 1». Район, где я курсировала, был тихим, со множеством пожилых жителей, прохожие на улице попадались очень редко. Утром еще можно было изредка встретить кого-нибудь, но после трех я обычно оказывалась на улице одна.

Но не сегодня: к моему удивлению, я увидела впереди человека, который звонил во все дома подряд точно так же, как я делала целыми днями с тех пор, как начала работать у господина Монага. У меня вырвался изумленный возглас, услышав который, неизвестный скрылся в переулке так стремительно, что я даже не успела разглядеть, мужчина это или женщина, а также его возраст. Но кем бы он ни был, должно быть, госпоже Омаэ он тоже звонил, потому что она появилась в дверях своего дома, бормоча: «Ушли наконец?»

Заметив меня, она добавила:

– Вот ведь настырные!

Понимая, что ее слова вполне могут относиться ко мне, я только робко выговорила:

– Правда?

– Вы-то просто делаете свою работу, и если вам не открывают после десятого звонка, решаете прийти в другой раз и идете себе дальше. Верно?

– Да, верно, – подтвердила я, отметив, насколько она наблюдательна. Я так и не поняла толком, на моей она стороне или нет, но была благодарна уже за то, что она не считает меня врагом.

– Я делаю вид, что меня нет дома, когда они приходят. Есть у меня подруга в «Участке 5», поклонница команды «Хиросимские карпы», так она уже повесила один их плакат, и теперь они то и дело заявляются с вопросом, не повесит ли она еще один. Видно, на все готовы, лишь бы в дом к ней влезть. Ужас какой!

– Ну и ну!

Мне бы даже в голову не пришло прокладывать таким образом путь в чужие дома, подумала я. К счастью, господин Монага от меня этого и не требовал.

– Они не сдаются. Как видите, для них это не работа – это вера. – Госпожа Омаэ сложила руки, с серьезным видом потупилась и вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, встрепенулась: – Ах да! Сегодня у Тадокоро вам наверняка откроют.

И она объяснила, что сегодня госпожа Тадокоро взяла отгул на весь день, потому что у нее были какие-то дела в муниципалитете, но она уже вернулась домой.

– Вы так хорошо осведомлены! – отозвалась я, пытаясь выразить то, о чем на самом деле думала – вы-то откуда все это знаете? – самым вежливым способом из возможных.

– Она сама мне рассказала, – добавила госпожа Омаэ. – Мы ведь обе болельщицы йокогамской команды, вот и болтаем иногда.

– Понятно.

В раздел заметок я внесла фамилии госпожи Омаэ и госпожи Тадокоро, взяла их в квадратные скобки и соединила стрелками с названием «Звезды бейсбола», хотя, по правде сказать, не знала, должна ли записывать сведения такого рода. По словам госпожи Омаэ, она уже предупредила госпожу Тадокоро, что я хожу по округе и меняю плакаты, и я поблагодарила ее.

Потом госпожа Омаэ сама позвонила в дверь Тадокоро, и хозяйка сразу же вышла. Она была при полном макияже, вероятно, в связи с утренними делами, но длинные волосы успела распустить и переоделась в серую меланжевую толстовку. Лицо у нее было слегка удрученным, но при виде госпожи Омаэ она просияла и приветственно поклонилась.

– Это она разносит плакаты, – сообщила госпожа Омаэ, указывая на меня, а я улыбнулась и низко поклонилась. Разительно отличаясь от миниатюрной госпожи Омаэ, госпожа Тадокоро была довольно рослой. Мне с моим ростом сто шестьдесят сантиметров пришлось поднимать голову, разговаривая с ней, значит, ее рост был не меньше ста семидесяти.

– Я пришла заменить ваш плакат, – сказала я.

– А, конечно.

Я рассказала о возможных вариантах, она выбрала красный плакат с безопасностью на дорогах, и я сразу повесила его. Она похвалила оформление плаката, поэтому я рискнула спросить:

– Хотите, повешу еще один вот здесь? – И я указала на плакат «Одиночества больше нет!» с женщиной в белом платье.

Госпожа Тадокоро сразу помрачнела.

– Надо спросить разрешения у моего мужа. – При этом она упорно смотрела в землю.

Я перевела взгляд на госпожу Омаэ, думая, что она мне поможет, но и она стояла, потупившись. Я заподозрила неладное.

– А давайте просто примерим их! Плакат «Сделаем наш город более зеленым» смотрится замечательно! А вот еще один, про экономию воды, и он, признаться, может слегка напугать, когда видишь его в первый раз, но на самом деле приковывает взгляд.

Вообще-то я не собиралась вынуждать ее идти против воли мужа, но все-таки немного настаивала – просто так, подчеркнуто небрежно. Госпожа Тадокоро поморщилась, будто происходящее причиняло ей неподдельную боль, потом покачала головой, с тревогой уставившись на плакат «Одиночества больше нет!».

– Лучше не надо. Этот мне не нравится, но я не могу. – Она вздохнула.

– Вы бы объяснили ей, в чем дело, – посоветовала госпожа Омаэ.

– Но… но… – Госпожа Тадокоро умолкла.

Отметив, что в этом кратком диалоге мелькнуло нечто ужасно зловещее, я заранее настроилась охотно выслушать все, что имеет отношение к моей работе, придала лицу серьезное выражение и ободряюще закивала госпоже Тадокоро, надеясь побудить ее разговориться. Но, несмотря на все мои старания, госпожа Тадокоро молчала, и на лице ее отражалась такая мука, что в конце концов я произнесла:

– Если об этом трудно говорить здесь, на улице, мы могли бы сходить и поесть нюмэна, – я указала в сторону ресторана, о котором узнала от господина Монага. Мои собеседницы переглянулись.

– Ваш муж дома? – понизила голос госпожа Омаэ.

– Да, – в тон ей ответила госпожа Тадокоро.

– Я только схожу за кошельком.

– И я.

– Не беспокойтесь, я угощаю!

Что я несу, думала я, пока эти слова срывались с моего языка. То и дело меняя места работы, я едва ли могла позволить себе кого-то угощать обедом. Однако мера казалась необходимой для приобщения к этой работе, суть которой до сих пор ускользала от моего понимания. Женщины переглянулись, заверили, что сразу же вернут мне деньги, и мы втроем направились к ресторану, где подавали нюмэн.

«Фурара», расположенная на «Участке 5», согласно выданной мне карте, была небольшим заведением, вмещающим человек двенадцать, а ее единственным работником оказалась женщина лет тридцати пяти. Интерьер выглядел просто и со вкусом, в нем преобладали бежевые тона, повторяющие оттенки лапши, тихая французская музыка создавала атмосферу, и в целом ресторан казался неправдоподобно стильным для такого района. На стенах висело два плаката господина Монага. Поскольку до «Участка 5» я еще не добралась, плакаты были старые, с профилактикой теплового удара и приветствием для соседей. Даже здесь они не смотрелись неуместно.