Остановимся подробнее на этих процессах. И в дальнейшем все приводимые мною цитаты могут быть проверены по следующим трем документальным сборникам, изданным в 1937 и в 1938 г. Юридическим издательством под заголовками: «Процесс троцкистско-зиновьевского блока», «Процесс антисоветского троцкистского (т. н. параллельного) центра» и «Процесс право-троцкистского блока».

Прежде всего я хочу особо подчеркнуть, что все эти три сложнейшие и напряженнейшие судебные процессы были открытыми, широко освещались в советской и зарубежной прессе. Как я уже говорил, все материалы судебного следствия были изданы отдельными изданиями в больших тиражах и изложены самым подробным образом (конечно, за исключением закрытых заседаний).

На допросе 10 августа 1936 г. подсудимый Евдокимов показал:

«…На судебном процессе по делу убийства Кирова я – Евдокимов, Зиновьев, Каменев, Бакаев, Гертик и другие обманули органы власти и суд, утаив, что убийство Кирова было подготовлено и осуществлено нами…»

На процессах 1937–1938 гг. со всей очевидностью было доказано, что убийство Кирова было совершено по прямой директиве Троцкого и Зиновьева и по соответствующему решению объединенного центра троцкистско-зиновьевской организации.

Упорно запиравшийся Зиновьев в конце концов был принужден сознаться, что еще в 1932 г. было вынесено решение об организации террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде.

«Осенью 1932 г., – говорил Зиновьев, – на моей даче в Ильинском в присутствии Каменева, Евдокимова, Бакаева и Карева мною поручено было Бакаеву подготовить террористический акт над Сталиным, а Кареву – над Кировым».

Каменев по этому поводу на суде заявил:

«Я к этому решению присоединился, так как целиком его разделял». «Мотивируя необходимость террористического акта против Кирова, Зиновьев говорил, что Кирова надо физически уничтожить, как ближайшего помощника Сталина. Он добавил при этом, что «мало срубить дуб, надо срубить все молодые поддубки, которые около этого дуба растут». Необходимость убийства Кирова Зиновьев мотивировал также тем, что Киров является руководителем Ленинградской организации и лично отвечает за разгром оппозиции в Ленинграде», – рассказывал на суде подсудимый Рейнгольд.

На процессе «право-троцкистского блока» было выяснено, что одним из соучастников убийства СМ. Кирова был бывший тогда заместителем председателя ОГПУ Ягода.

Ягода на следствии и суде показал:

«О том, что убийство СМ. Кирова готовится по решению центра, я знал заранее от Енукидзе. Енукидзе предложил мне не чинить препятствий организации этого акта, и я на это согласился. С этой целью я вызвал из Ленинграда Запорожца, которому и дал указания не чинить препятствий готовящемуся террористическому акту над СМ. Кировым».

Показания Ягоды подтвердили на суде Енукидзе и Запорожец.

Об участии Ягоды в этом преступлении подробные показания дал бывший личный секретарь Ягоды Буланов. В одном из разговоров Ягода рассказывал Буланову о том, «…что ему было известно, что готовится покушение на СМ. Кирова, что в Ленинграде у него был верный человек, посвященный во все, – зам. начальника управления НКВД по Ленинградской области Запорожец, и что тот организовал дело так, что убийство Николаевым Кирова было облегчено, проще говоря, было сделано при прямом попустительстве, а значит и содействии Запорожца. Я помню, что Ягода мельком рассказал, ругая между прочим Запорожца за его не слишком большую распорядительность: был случай чуть ли не провала, когда по ошибке охрана за несколько дней до убийства Кирова задержала Николаева, и что у того в портфеле была найдена записная книжка и револьвер, но Запорожец вовремя освободил его. Ягода далее рассказал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов был причастен к убийству Кирова. Когда члены правительства приехали в Ленинград и вызвали в Смольный этого Борисова, чтобы допросить его в качестве свидетеля убийства Кирова, Запорожец, будучи встревожен этим и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоит за спиной Николаева, решил Борисова убить. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что машина, которая везла Борисова на допрос в Смольный, потерпела аварию. Борисов был при аварии убит, и таким образом они избавились от опасного свидетеля».

Хрущев и иже с ним, делая вид, что они «забыли» о политических процессах 1934–1938 гг., вольно или невольно подвергают коренному пересмотру эти процессы, ставят под сомнение достоверность и искренность показаний их участников – Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бухарина, Рыкова, Пятакова, Сокольникова, Радека и десятков других обвиняемых и свидетелей, многочисленных экспертов и т. д.

Ясно, что, не располагая подлинными документами, трудно, да и невозможно судить о том, все ли было на самом деле так, как говорят об этом подсудимые. Конечно, можно предположить, что часть показаний они вынуждены были дать под пытками и страхом смерти и т. д. и т. п.

Но я должен еще раз повторить, что все эти судебные процессы были открытыми, широко освещались в прессе, и каждый, кто хочет по возможности объективно разобраться в фактах, может и должен сам обратиться к внимательному анализу материалов по этим процессам.

Вот передо мной книга – «Процесс антисоветского троцкистского центра» Юридического издательства 1937 года – «Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра, рассмотренному Военной коллегией Верховного Суда СССР 23–30 января 1937 г., по обвинению Пятакова ЮЛ., Радека К.Б., Сокольникова Г.Я., Серебрякова Л.П., Муралова Н.И., Лившица Я.А., Дробниса Л.Н. и других в измене Родине, шпионаже, диверсиях, вредительстве и подготовке террористических актов…»

Я специально остановился на этом процессе потому, что все эти люди были еще на свободе, когда прошли процессы Зиновьева и Каменева, и поэтому они не могли делать, попавшись сами, никаких иллюзий в отношении того, что их ждет.

Не буду останавливаться на ходе процесса, хотя, конечно, там было много интересного. Ноне могу не остановиться на последних словах главных обвиняемых по этому процессу, бывших старых революционеров, прошедших большую школу революционного и оппозиционного подполья.

В своих последних словах они говорили:

Пятаков:

«Граждане судьи! Я отказался от защитительной речи, потому что государственное обвинение было правильно в смысле установления фактов, оно было правильно и в смысле квалификации моего преступления. Но я не могу помириться, я не могу согласиться с одним утверждением государственного обвинителя: это то, что я и сейчас остаюсь троцкистом. Да, я был троцкистом в течение многих лет. Рука об руку я шел вместе с Троцким, но ведь единственным мотивом, единственным, который побудил меня дать те показания, которые я давал, – это было желание, хотя бы слишком поздно, избавиться от своего отвратительного троцкистского прошлого. И поэтому я понимаю, что свое признание, рассказ о той деятельности – гнусной, контрреволюционной, преступной деятельности, которую проводил я и проводили мои соучастники, – что он в смысле времени произошел слишком поздно для того, чтобы сделать для меня лично какие-либо практические из него выводы. Но не лишайте меня права на сознание того, и только на сознание того, что хотя бы и слишком поздно, но я все-таки эту грязь, эту мерзость из себя выбросил.

Ведь самое тяжелое, граждане судьи, для меня это не тот приговор, справедливый, который вы вынесете. Это сознание прежде всего для самого себя, сознание на следствии, сознание вам и сознание всей стране, что я очутился в итоге всей предшествующей преступной подпольной борьбы в самой гуще, в самом центре контрреволюции – контрреволюции самой отвратительной, гнусной, фашистского типа, контрреволюции троцкистской.

Было бы неправильным думать, что, когда начиналась моя троцкистская деятельность, я знал, к чему все это приведет. Было бы неправильно думать – это не уменьшает ни в малейшей степени моих объективных преступных деяний – но было бы неправильно думать, что я субъективно ставил себе контрреволюционные задачи и сознавал, в какое болото мерзости, преступлений мы в конце концов придем.