Вглядевшись еще раз, она заметила длинную шею, и это ей тоже почему-то понравилось.

Марья Петровна стала перебирать листочки письма. Затем принялась читать его, по временам поглядывая на портрет. Чей — жены или невесты сына? — она еще не знала. Только в конце письма было сказано, что Николай женился и скоро приедет повидаться и показать жену, которую, как он надеется, мать тоже полюбит. «Дай-то бог!» — прошептала Марья Петровна и, еще раз взглянув на карточку невестки, задумалась…

Марье Петровне шел восемнадцатый год, когда к ней посватался удачливый мастеровый человек Павел Леонов. Марья Петровна не позабыла ни одной подробности тех лет. Павел выходил к ней на улицу в вечернюю полутьму города заводским франтом — черный пиджак, черные брюки, заправленные в сапоги, белая чесучовая рубаха с вязаным пояском, надетая набекрень фуражка. Под ее лакированным козырьком серые глаза, короткие рыжеватые усы, словно опаленные огнем литейки. У огня руки его огрубели, и все-таки была в них мужская ласка, и они умели бережно обнять девичий стан… Марья Петровна знала его с детства, с того давнего дня, когда он угостил ее пряником, что купил в кабаке. С тех пор они были почти всегда вместе, виделись каждый день, незаметно выросли… Гулять уходили за пруд, на гору, где виднелась белая башенка. Гора была овеяна преданием. Рассказывают, будто бы хозяин старого завода решил доискаться и здесь до руды. Но как только начали врубаться в породу, из-под земли ударила вода. Поток рванулся вниз и чуть не затопил лежащий под горою поселок. Пришлось завалить пролом в горе. Но хозяин не хотел отступать и приказал начать работы в другом месте, на южном склоне горы, но и здесь произошло то же самое. Вода хлынула по лощине к пруду. Досадуя, хозяин бросил затею, и хотя старожилы говорили, что гора богатая, он не решился в третий раз подступиться к ней. Так с тех пор и назвали ее Недотрогой. Издавна устраивали на Недотроге свидания, девушки охотно туда шли. Может быть, потому, что она была примером высокой гордости и силы… Через полгода после свадьбы у Леоновых родился первенец Николай. Года через два началась война, Павел ушел на фронт — тоже к огню — и не вернулся. И осталась она вдовой в старом домишке, окруженном раскидистыми уральскими тополями.

Марья Петровна вздохнула, поднялась и вошла в дом. От порога по узкой вязаной дорожке прошла к строгому, грубоватому комоду. На нем стояло большое круглое зеркало, а перед ним, прикрывая флаконы и коробочки, — дюжина мраморных слоников, подаренных ей в день свадьбы на счастье. Слоники были сделаны одним мастером камнерезом на заказ бывшему хозяину тигельского завода. Резчик потрудился на славу, показал уменье, выполнил в срок. Явился хозяин. В темной каморке резчика даже посветлело от крестов и звезд на княжеской груди. Увидев работу, хозяин сердито заявил, что он не возьмет этих глупых слонов и не даст за них ни гроша. Мастер удивился. «Хобота у них книзу!» — крикнул хозяин. Мастер пытался оправдываться, доказывал, что это соответствует природе. «Дурак, — ответил князь. — Хобота должны быть кверху, должны трубить о счастье!» — хлопнул дверью и ушел. Мастер только улыбнулся вслед заказчику, сел, задумался, под конец развеселился и даже плюнул в то место, где стоял разгневанный князь. А вскоре мастер железных сибирских картин пригласил его на свадьбу своего сына Павла. И резчик подарил слоников молодым: «Работа хорошая. Берите. Живите счастливо».

Побывали в леоновском доме и горе и счастье.

Перед тем как спрятать письмо, Марья Петровна еще раз посмотрела на снимок и порадовалась мягкому очерку невесткиных губ, затем вложила карточку в конверт, достала из комода черную с росписью железную шкатулку — подарок свекра — и положила в нее письмо. Там оно очень удобно поместилось рядом с какими-то квитанциями и почерневшим от времени николаевским полтинником.

Марья Петровна стала ждать гостей со дня на день. Все было готово к их приезду, оставалось наварить ягодного варенья. Она открыла ящик комода, чтобы достать деньги, но невольно потянулась к шкатулке, взяла письмо сына и снова принялась рассматривать карточку. Теперь ей показалось, что невестка устремила спокойный холодноватый взгляд куда-то вверх. Этот взгляд неприятно поразил Марью Петровну. Она повернула карточку к свету, отдалила ее от себя, снова приблизила, но впечатление не менялось. Марья Петровна задумалась.

— Ой, что же я! — вскрикнула она и, спрятав шкатулку, выбежала из дому с небольшой плетеной корзинкой.

Через час она вернулась, поставила у порога корзинку с малиной, достала неглубокий медный таз, разыскала несколько горелых кирпичей, сложила из них грудку и развела огонь.

Хорошо было сидеть под старым тополем у огонька и размешивать малину. Розовато-белая пенка начала постепенно сгущаться, принимать золотистый оттенок. Августовское солнце сыпалось на нее сквозь сетку тополиных листьев. Тополей в Тигеле было много. Целой аллеей стояли они по ту сторону пруда под горой и казались издали зелеными одуванчиками на тонких стебельках. Синяя дымка еще сквозила в них узкой, словно облачко, полоской. Но солнце начинало постепенно плавить ее, и дымка таяла, очищая зелено-белые листки тополей.

Марья Петровна подсыпала в тазик сахара из граненой стеклянной сахарницы, лежавшей у нее в подоле, посмотрела в сторону калитки — нет ли почтальона с телеграммой от сына, снова наклонилась над тазиком и повела запененной ложкой по его краю. Ложка звякнула, раздался короткий звук меди, но в нем старая женщина уловила какую-то веселую нотку — солнечную, густую, и ударила еще раз, чтобы прислушаться. Казалось, прозвучало что-то давнее и хорошее, но что — трудно вспомнить. Она подняла голову и увидела сына. Сахарница выскользнула из подола и разбилась о каменную плиту. Марья Петровна перешагнула через осколки и побежала по дорожке.

Николай широко распахнул калитку, поставил у ног кожаный с блестящими уголками чемодан, бросил на него коричневую кепку и отступил, пропуская вперед Надю.

Марья Петровна протянула руки к невестке, торопливо обняла ее и, подняв лицо, стала искать Надины губы. Надя наклонилась, и они поцеловались. Оглядывая невестку снизу вверх, Марья Петровна сказала:

— Так вот вы… вот ты какая!

— Не похожа?

— Нет, похожа, — ответила Марья Петровна и снова прижалась к невестке, с радостью подумав, что взгляд Нади совсем не такой, каким он показался ей сегодня утром.

— А меня накрепко забыла, — сказал Николай и поцеловал мать.

— Как же! Забудешь такого!

Марья Петровна взяла Надю за руку, повела к дому и тут только заметила, что руки у нее самой липкие от варенья, а с подола все еще сыплется сахар. Она покраснела и повернулась к Николаю:

— Малиновое варю. Не подумай, что всегда такая…

Надя поняла, что свекровь говорит для нее, и ответила:

— Я люблю малиновое варенье.

— Да оно еще не сварилось, видите…

— А мы его доварим! — весело пообещал Николай, ставя чемодан у порога.

— Только не ты, — проговорила Надя. — Это нам с мамой придется, — чуть смутившись, закончила она.

Надя украдкой посмотрела на раскрасневшееся лицо Марии Петровны, на синее платье с короткими рукавами и широким вырезом на груди, и подумала, что ей трудно будет называть ее мамой. Незнакомая, почти чужая женщина и вдруг «мама»… Но чтобы не думать об этом, она подняла с земли ложку, валявшуюся среди граненых осколков.

— Разбили сахарницу?

— Сама разбилась. Старая была. Еще в прошлом году надкололась. Тут где-то веник есть. Сейчас разыщу…

— Не нужно, потом, — мягко сказала Надя и загляделась на осколки сахарницы — на кусочки солнца у себя под ногами. — Это ведь к счастью, говорят.

Марья Петровна взяла у нее ложку, помешала ею в кипящем тазике, посмотрела на сына и его жену, стоявших рядом, зачерпнула белой с золотистым отливом пенки, поднесла ложку к губам невестки и взглядом приказала принять, потом угостила пенкой сына, радостно спросила:

— Причастились?