По другую сторону сидела молодая женщина. Она была ничем не привлекательна, но Николаю захотелось поговорить с нею, и он уже повернулся к ней, как вдруг пожилой рабочий взял его за локоть.

— Глянь-ка, сынок. Директор с американцем объясняются. Этот американец служит в той самой фирме, которая помогла проектировать завод. Пригласили его… Форму соблюли… пусть посмотрит, что мы и без него управляться можем.

Рядом с директором сидел незнакомец в отличном костюме, аккуратно причесанный и, держа недопитый бокал, о чем-то весело говорил.

Мистер Икс, как стал его про себя называть Николай, был старым знакомым Нечаева. Они впервые встретились с ним в 1929 году в Уралограде при обсуждении проекта будущего завода. Нечаев тогда удивился: «А почему домен только три?» — «Вполне достаточно!» — ответил ему мистер Икс. «А объем печи? — продолжал удивляться Нечаев. — Это же самоварчики, а не домны! Деду моему были бы не в диковинку». — «Позвольте! — возразил мистер Икс. — Что вы хотите? Даже по нашему проекту это будет самый мощный в России завод!» — «Верно! — согласился Нечаев. — Но ведь Россия не одна на земле. Есть еще, например, Америка… Там как? — И не дождавшись ответа, сказал: — Будем проектировать сами», — и решительно отодвинул бумаги. Этот неприятный, более чем пятилетней давности разговор ни мистер Икс, ни директор завода не вспоминали. Сейчас они казались добрыми друзьями, словно с ними подобного никогда не происходило. Директор завода не хотел вспоминать об этом по праву хозяина, чтобы не испортить настроения гостю, а гость не хотел входить в атмосферу острых разговоров. Он был из тех иностранных консультантов, которые, пожимая плечами и рассуждая о новых чудачествах большевиков, по-джентльменски раскланиваясь, появлялись на торжественных собраниях, посвященных новым победам, и особенно охотно — на банкеты.

Бесцеремонно похлопав по плечу директора, американец сказал:

— У вас, мистер Нечаев, есть размах. Вам не хватает такой деловитости, как у нас. Почему вы хмуритесь? Даже ваши вожди признают американскую деловитость, Хотите в Америку? Приглашаю! А? Ол-райт?

— В Америку? А что вы мне предложите? — засмеялся Нечаев и, показывая на огромное панно, изображающее панораму строительства завода, сказал, снимая с плеч руку американца: — На меньшее не согласен!

Американец покачал головой.

— Бывал я за границей, — продолжал Нечаев, — помню, послали меня в Германию, за станками… Водил хозяин по заводу, приводит в лучший цех — в кузнечный. «Познакомьтесь, говорит, какая совершенная форма, какая поковка. Где вы найдете подобную?» Я отвечаю: «У нас могут сделать быстрее и лучше». А он предлагает: «Попробуйте сами!» Признаться, я немного струсил — давно не ковал. А вдруг, думаю, подведет рука? Я ведь кузнец… Взялся и, представьте, отковал еще чище. Поздравил меня герр немец, крепко пожал руку. Заводчик потом его с работы уволил… Глядите, — засмеялся Нечаев, — как бы и с вами такого не случилось — за одно приглашение…

Николаю хотелось услышать, о чем они говорят.

— У них есть о чем покалякать, — самодовольно сказал чуть захмелевший рабочий и вынул папиросы.

Николай кивнул и встал из-за стола. Только сейчас он заметил в дальнем углу Черкашина.

Черкашин тоже заметил его, поднялся и пошел навстречу.

Николай в шутку называл Черкашина «стальной колонной», — за его непомерный рост и крепкую сухощавость. Видимо, любопытно было Черкашину поглядывать на мир с такой высоты сквозь большие, хорошо прилаженные роговые очки. «Вы их, наверное, и на ночь не снимаете?» — пошутил однажды Николай.

За эти два года отношения их резко изменились. И вовсе не потому, что Черкашин был теперь начальником технического отдела завода. Николай сумел присмотреться к нему и разглядеть в нем то, что нарком увидел с первой встречи. Не раз об этом возникал у них разговор с Алексеем Петровичем. Мастер только примирился с тем, что произошло, но, кажется, не перестал подозрительно относиться к Черкашину. Алексею Петровичу не хотелось сдавать позиций. Он был убежден в непогрешимости своих мнений. Николай видел в этом некоторую ограниченность старого рабочего…

Черкашин и Николай крепко пожали друг другу руки, отошли к темно-красной мраморной колонне и закурили. Оба они не умели долго говорить с собеседником, если он не высказывал иного мнения. Чувствуя, что молчание затягивается, Николай спросил:

— Плетнева давно видели?

Черкашин кивнул.

— Дружба распалась?

— Да, с тех пор, знаете… после того, что случилось на блюминге… мы редко встречались. Плетнев упрекнул меня тогда, сказал, что я приехал на стройку выдвинуться… Не мог же я сказать, что некуда мне было деваться… Страшная напала тогда тоска. У меня ведь жена умерла… Вот и поехал… Не мог оставаться в Уралограде… Вот так… Одни по путевке комсомола, другие от тоски, а третьи действительно, чтобы выдвинуться или еще по каким-либо частным соображениям.

— Это вы про Плетнева?

— Относительно выдвижения? Нет! — убежденно сказал Черкашин. — У Плетнева много отрицательных черточек, но я уверен, что он не карьерист.

Николай посмотрел на Черкашина внимательно и не уловил в его лице ни тени улыбки. Наоборот, серьезное выражение стало чуточку грустным. И Николаю показалось, что Черкашин, может быть, даже жалеет Плетнева. Но, проследив за его взглядом, догадался, что грусть вызвана чем-то иным: Черкашин смотрел на миловидную женщину, сидевшую рядом с начальником мастерских.

Николаю понравились ее темно-карие глаза, длинные ресницы, черные локоны, обрамляющие тонкое смуглое лицо. Было на ней какое-то красивое платье. Николай давно заметил, что если сразу нельзя запомнить наряд женщины, значит одета она, несомненно, красиво, к лицу. Фигура у нее была тоненькая, хрупкая. Сидевший с ней рядом Сергей Сергеевич, большой, с крупными, грубоватыми чертами лица, казалось, подавлял ее одним своим присутствием. Но при внимательном взгляде было видно, как Сергей Сергеевич хотел быть меньше, чтобы рядом с нею не казаться таким большим. Ухаживая за своей соседкой, он низко склонялся к ней, осторожно поворачивался, боясь задеть ее локоны.

Да, она была красивой, Николай признал это сразу. Но она не вызывала в нем такого настроения, смешанного с грустью и удивлением, какое вызвала в Черкашине.

Женщина, должно быть, почувствовала долгий взгляд Черкашина, оглянулась и слегка кивнула ему. При этом чуть улыбнулась.

Черкашин вздохнул и сказал Николаю:

— Пойдемте к столу…

В зале становилось все более шумно. Секретарь парткома Кузнецов поднялся для второго тоста.

— Выпьем за новые цехи и объекты нашего завода! — Он приподнял густые широкие брови, тронул усы молодцеватым веселым движеньем, крикнул: — Ура!

Есть такие люди, которые чувствуют себя везде как дома — без напряжения, свободно, говорят, не особенно выбирая слова, но всегда говорят их вовремя, всегда удачно. Таким был и Кузнецов. Всякий раз он казался иным — в зависимости от обстановки — и никогда не изменял себе, оставался спокойным, уравновешенным.

Черкашин выбрал среди бутылок самую узкую и высокую, предложил Николаю:

— Не хотите ли коньяка — без всяких тостов? Или лучше — каждый за свое? — и, подняв рюмку, посмотрел сквозь ее коричневое лучистое стекло все в ту же сторону.

Николаю очень хотелось расспросить Черкашина… ему вспомнилась краснощекая толстушка Фаня, ее признание, насмешка Плетнева. Может быть, эта женщина и была соперницей неудачливой в любви Фани. И все же Николай постеснялся…

Черкашин не мог усидеть на месте и вышел из-за стола. Нечаев окликнул его, подозвал, познакомил с американцем.

Мистеру Иксу было приятно пожать руку русскому инженеру. Он так и сказал. Инженеры всегда поймут друг друга, где бы они ни родились. Их объединяет нечто большее, нежели флаг нации. Их объединяет дело. Знай свое дело — в этом пафос жизни.

— Не так ли, мистер Черкашин?

Черкашин пожал плечами. Спорить ему не хотелось, и он улыбнулся из вежливости.