— Да, не сразу. Один американский инженер сказал нам: «Завод-то вы построили, такого завода в Америке у нас нет, но я очень сильно сомневаюсь, что вы его пустите. Не хватит сил. Лучше вы наймите у американцев людей, которые вам этот завод пустят». Но ничего, пустили. Я сам наблюдал, с каким видом рабочий смотрел на конвейер, с которого сходил первый трактор. Так смотрел, словно ждал не машину, а сына-первенца.
— Понимать надо! — восхищенно проговорил мастер.
Собираясь уходить, Орджоникидзе спросил:
— Давно здесь живете?
— С первого дня.
— Нравится?
— Уезжать не собираюсь. Прижился. Да и кое-что нажил.
— Алексей Петрович у нас богатый! — сказал Ленька Наугольников, выглядывая из-за чужого плеча.
— Богатый? Еще бы!
И мастер обвел рукой все вокруг. Орджоникидзе невольно проследил за его взглядом, окинувшим огромную строительную площадку — от желтой вершины рудничной горы, окрашенной голубоватой дымкой, до огромных сверкающих металлом громад, среди которых построивший их человек мог легко затеряться, и сказал:
— Верно, Кремнегорск — собственность рабочего класса. Но вы не очень-то гордитесь, не присваивайте себе. Вся страна помогла вам строить завод, страна вам ни в чем не отказывала. Этого ни один кремнегорец не должен забывать.
И Серго Орджоникидзе крепко пожал руку Алексею Петровичу.
Ночь.
Последняя проверка. Все ли готово? Оживут ли металлические узлы?
Первый час ночи, а в цехе так много людей… Нечаев пытался быть строгим, отправить домой того или другого, но ничего не выходило. В самом деле, попробуйте-ка прогнать вот этих двух. Они давным-давно закончили смену. Но цех стал им родным домом. Они проводят здесь все дни. Здесь познакомились. Здесь подружились. Он держит ее руку в своей руке, кивает в сторону последнего пролета, где за скрещениями металлоконструкций видно ночное небо. Там, за переплетами стальных креплений, их рабочее место. Там они оставили то, к чему вернутся завтра на рассвете.
— Привет, Евграф Артемович! — кричит парень.
— Здравствуйте, — говорит девушка. — Пришли посмотреть свою работу…
Как же он прогонит их после таких признаний?
Нечаев здоровается, удивленно пожимает плечами.
— Что это так много народу сегодня?
— А вы как будто не знаете? — улыбается девушка.
— Еще больше будет! — весело уверяет парень. — К утру ближе.
Нечаев машет рукой, идет вперед.
Прямо на него бежит Ленька Наугольников.
— Куда? Ступай домой.
— Так ведь я, товарищ начальник…
Нечаев знает, что Ленька, несмотря на громоздкость монтируемых механизмов, несмотря на их сложность, умеет хорошо подогнать одну деталь к другой. Он работает вместе с Алексеем Петровичем, пролезает в любую щель, куда не мог бы проникнуть большой и с виду нескладный бригадир Егорычев. Иные детали бывают во много раз больше самого Леньки. Сперва он робко оглядывает их, потом, когда прилаживает к месту, смотрит на них уже совсем по-другому, сверху вниз, не умея скрыть мальчишеской гордости.
Нечаев улыбается, спрашивает:
— А мастер где?
— На площадке! Давно там!
Да, конечно, место старого монтажника там, на главной площадке управления блюминга.
Нечаев тоже идет туда. Идет и глядит вокруг.
Цех высокий. Перекрытия отдают еще свежестью железа, поблескивают крепкими шрамами электросварки. Стены кирпичные, розоватые. Много простора, особенно в той части, где расположены ножницы для резки блюмсов. Но эти простор и свежесть, эта новизна не из тех, к которым еще не успели прикоснуться. Нет, цех живет. Во втором его корпусе видны отблески пламени и слышен шум гигантского по силе мотора. А здесь, где расположено главное оборудование блюминга, заканчивается проверка монтажа перед опробованием.
Вот Нечаев уже на площадке управления, среди строителей. Алексей Петрович беседует с бухгалтером строительства блюминга, худощавым стариком с клеенчатым портфелем под мышкой.
Монтажник и бухгалтер давние приятели.
— Голуби теперь путаные, — замечает бухгалтер.
«Почему голуби?» — думает Нечаев и вдруг видит: под высоким потолком нового цеха вспорхнул голубь. Откуда он? Каким ветром занесло его сюда и надолго ли? Нелегко ему будет ужиться с цеховым громом.
— У кого какие, — отвечает Алексей Петрович.
— Да, — соглашается бухгалтер и смотрит на свои ноги, а потом вдруг говорит: — Мы отцу сапоги с набором на полуножке чистили.
— Тогда все на полуножке чистили.
— Раньше сапоги крепче были. По тридцать лет деды носили.
— Знаем, как носили! Только в церковь ходили в них. А как дождик — сапоги под мышку и босиком по грязи. Не мудрено…
«О чем они говорят? — думает Нечаев. — Совсем не о том, что должно бы волновать их теперь. Почему же так?» И вдруг догадывается. О чем угодно, только не о самом главном. Делают вид, что ничего не случилось, хотя каждый из них с нетерпением ждал этого дня.
И вдруг самое главное прорывается само собою.
— А все-таки можно было на этом узле сэкономить, — говорит бухгалтер.
Слова его, должно быть, настолько убедительны, что Алексей Петрович сразу теряет всю солидность и независимость, какие были у него при разговоре о голубях, и соглашается:
— Оно конечно…
— Вот ты всегда так, — упрекает его бухгалтер, — после времени соглашаешься!
За пультом управления — молодой сосредоточенный человек. Это оператор. Многое будет зависеть от его мастерства. Нечаев подходит к нему, здоровается, а затем, отвлекаясь от пульта управления, навалившись на барьер наблюдательной площадки, смотрит в сторону нагревательных колодцев. В этих колодцах закаляются блюмсы. Оттуда идет сильная волна жары. Кто-то трогает Нечаева за руку. Он оглядывается, видит Кузнецова. Секретарь парткома в который раз за этот беспокойный день спрашивает:
— Как думаешь?
— Это я у тебя спросить должен.
Кузнецов смеется.
Разговаривая с Нечаевым, он думает о другом, потому что украдкой поглядывает вниз — туда, где у валов главного стана возятся рабочие.
Алексей Петрович тоже замечает эти чуть встревоженные взгляды секретаря парткома и говорит:
— Пойду-ка я посмотрю… может, чем пособить надо. А?
— Вы разве еще здесь? — удивляется Кузнецов.
А мастеру понятно, что удивление это нарочитое, что Кузнецов давно заметил всех тех, кто работал в первую смену да так и не ушел домой, остался в цехе до утренней смены.
— Так я живо! — говорит Пологов.
Он сбегает по лестнице, громко стуча подковами ботинок о железные ступеньки, и уже где-то внизу кричит:
— Ленька! Сюда!
На каждом узле длинной линии проката работают люди. Проверяют в последний раз. Черкашин, назначенный вместо отстраненного от должности Громова, поспевает всюду.
Алексей Петрович смотрит на него с недоброжелательством. Ему непонятно, как так могло случиться, что сам нарком выдвинул Черкашина. «Вот, — раздумывая, вспоминает он, — бухгалтер говорит, что я всегда так — после времени соглашаюсь… Бывает. Но с этим, пожалуй, не согласен».
…Приготовления заканчиваются.
Оператор ждет команды, но Черкашин, стоящий рядом, молчит. Он поглядывает на Нечаева. Директор едва заметно разводит руками, вынимает часы, вздыхает… Нечаев, признаться, не очень доволен тем, что Черкашин получил назначение. С ним труднее работать, чем с Громовым. Задавая вопрос или приказывая, не знаешь, как он на это ответит. Нечаева утешает одно: когда блюминг будет на ходу, Черкашина можно снова отправить в технический отдел. Пусть занимается теорией, философствует, там ему самое место… Он еще раз глядит на часы и, наконец, кивает Черкашину.
Черкашин машет рукой оператору.
Регулятор повернут.
В отдалении из сизоватой полутьмы цеха выдвигается кран, таща раскаленный тяжелый слиток, бережно опускает его на рольганг — дорожку из блестящих валков, — и те, немного помедлив, несут его вперед. Слиток плывет по рольгангу, словно по ручейку, чуть покачиваясь. Кое-где при ударе о края рольганга из-под слитка вылетает бледноватое пламя.
