Маленькая ручка опустилась на его плечо. Нантильда, он узнал ее запах. Женщина, к которой он, несмотря на всю свою любвеобильность привязался, как ни к одной другой. Она не осталась в Меце, а увязалась за ним. Он не смог отказать ей. А еще она была умна, и у него не было от нее тайн.

— Взять выкуп, поклясться не тронуть город и не снять осаду. Какая глупость, правда? — промурлыкала она чуть слышно. — Кто же мог заставить северян торчать тут все лето, мой государь? И главное, зачем?

— Само! — простонал Дагоберт, которого озарила догадка. — Проклятая сволочь. Он боится, что я приду с армией в его земли. Проклятый трус!

— Ты так мудр, мой король, — негромко сказала она, обняв его сзади. — Я никогда бы не догадалась, ведь я всего лишь глупая женщина, которая любит тебя всей душой.

— Иди ко мне! — Дагоберт обнял ее, чувствуя, как сильно бьется ее сердце. — Я не могу уйти отсюда, пока северяне здесь. Я накажу этого негодяя в следующем году. Клянусь святым Мартином и святым Дионисием! Он заплатит мне за это.

В то же время. Новгород. Словения.

Милица проснулась на большой кровати с балдахином и вскочила в испуге, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Где она? Что с ней? Где привычная землянка с глиняным очагом и закопченными стенами? Понемногу она приходила в себя. Такое случалось все реже и реже, и то, что казалось лишь сладким сном, каждый раз оказывалось правдой. Ее Само жив, и он повелитель множества земель и народов. Сначала она подумала, что он стал владыкой, но потом узнала, что владыки служат ему. Значит он теперь стал, как аварский каган? Почти что живое божество? Ее Само? У нее до сих пор не укладывалось все это в голове.

Негромкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Она никак не могла привыкнуть к порядкам в доме ее сына, и пока еще робела перед собственными служанками, которые были одеты так нарядно, как ей и не снилось раньше. Вот и сегодня, как и каждое утро, вошла одна из них и присела, щипнув пальцами подол платья.

— Княгиня, пожалуйте умываться. Ваше платье сейчас принесут. А потом его светлость вас на завтрак ждут.

Милица поднялась с кровати, надев на ночную рубашку из имперского шелка какой-то цветастый балахон, подпоясанный поясом. Слово-то какое дурацкое — пеньюар. Она его месяц запомнить не могла. Да и вообще язык сильно поменялся. Она то и дело переспрашивала значение тех или иных слов, безбожно краснея при этом. В комнату ворвалась внучка Умила, бросившись к ней на руки. Она была ранней пташкой.

— Бабуля! Сказку расскажешь? — потерлась она о щеку Милицы.

— Какую тебе? — спросила та, млея от внезапно нахлынувшего счастья. Она и представить не могла себе раньше, что будет держать на руках собственных внуков. — Я про урфинджусов твоих и воздушные корабли не знаю. Я про такое и не слышала никогда, внученька.

— Про батыра Ари-Бугу и лису-оборотня расскажи, — решительно сказала Умила, которая бабкин репертуар знала почти наизусть. Той частенько приходилось баюкать хозяйских детей в аварском кочевье, и сказок степняков она знала бесчисленное множество.

— На ночь тогда, ладно? — Милица аккуратно спустила ее на пол. — Отец завтракать ждет. Опаздывать нельзя. А то все без нас съедят.

— Почему это? — удивленно захлопала глазенками девочка. — Еды много. Я служанкам велю, они еще принесут.

— Да! — Милица прикусила губу. Она так и не могла привыкнуть к немыслимому богатству, в котором жила семья ее сына. Да и она теперь…

— Пожалуйте умываться, ваша светлость, — в комнату снова заглянула служанка.- Вода ведь стынет. А нам одеваться еще.

— Да, — Милица встала с кровати. Надо идти. Нельзя, чтобы все сидели и ждали ее. Особенно Людмила.

У нее не слишком заладились отношения с невесткой. Поначалу Милица робела, видя красоту и богатые наряды этой женщины. Ни одна ханша в степи не носила столько золота и камней. Потом попривыкла, и подпустила невестку к себе поближе только для того, чтобы выслушивать нескончаемые потоки жалоб, свалившиеся на ее голову. Людмила была несчастна. Она металась, словно загнанный зверь. Она не понимала мужа, а он не понимал ее. И они не спали вместе уже несколько месяцев. И это просто убивало молодую, красивую женщину, которой уже совсем скоро рожать. И вот вчера они снова поговорили по душам.

— Ну, ты и дура, невестушка, — не выдержала тогда Милица. — Ты на что жалуешься? На свою жизнь? Да так, как живешь ты, никто на всем белом свете не живет. Может, только императрица ромейская. Вот жены кагана точно так не жили. Одно название, что ханши. Летом в юрте, в которой от жары дышать нечем, а зимой в избе насквозь прокопченной. Да они мизинца твоего не стоили, я их хорошо помню. А то, что мужа от себя отвернула, так сама виновата. Как тебе, бабе неразумной, могло в голову прийти мужу прекословить? Разве ты лучше него знаешь, что делать? Разве не он все эти чудеса сотворил, что вокруг нас? Ты-то куда полезла с разумением своим куриным?

— И вы туда же, матушка? — всплакнула Людмила. — Я старых обычаев держусь, и старых богов. А он веру отцов рушит, ромейского бога к нам тащит. Покарает нас богиня!

— Да с чего ты взяла это? — удивилась Милица. — Я капище видела, там люди молятся и жертвы приносят. И не мешает им никто. Можем и мы сходить туда с тобой. Я Богине жертвы принесу за свое возвращение.

— Сходить? — непонимающе посмотрела на нее Людмила. — Нам нельзя ходить, матушка. Невместно это! Только поехать на карете можно и непременно со свитой, и никак иначе. Если пешком пойти, позор это великий будет!

— Ну, давай поедем, — сдалась Милица.

— Завтра тогда! — просияла Людмила. — Я вас с такими людьми познакомлю! Им все истины ведомы! За моего будущего сына жертвы принесем. Кий его назову!

Княгиня спустилась в обеденный зал. Людмила и дети уже сидели за столом, ожидая князя. На обед частенько заглядывали бояре, а на ужин — иноземные купцы и какие-то мастера. Но вот завтракал князь только с семьей. Это было святое.

— Матушка! — Самослав чмокнул ее в щеку. — Приступим! Я позавтракаю и уеду. Сегодня дел по горло. А потом в Братиславу поплыву. Меня месяц не будет.

— Вернешься к ночи? — с непроницаемым выражением лица спросила Людмила. — Или опять к ней пойдешь?

— Я, пожалуй, без завтрака сегодня, — князь нахмурился и резко встал из-за стола. Та пропасть, что пролегла между ним и женой, стала просто непреодолимой.

Толпы людей окружили капище, где княгиня Людмила, склонившись перед мраморной статуей, рассыпала зерна пшеницы и овса. По ее знаку слуги подтащили к капищу несколько баранов и вскрыли им горло, оросив землю горячей кровью. Бык, стоявший неподалеку, водил налитым кровью взглядом и начинал понемногу беситься. Его с трудом держали шестеро, растягивая ему шею петлями в разные стороны. Бык чуял запах крови, он чуял неминуемую смерть. Мокошь была женской богиней, и молились ей только бабы. Но в тот день, когда к капищу приходила княгиня, туда стекался весь город, точнее языческая его часть. Было что-то завораживающе прекрасное в том, как эта женщина с одухотворенным лицом поклонялась Богине, в которую верила всей душой. К ней протягивали руки, чтобы прикоснуться, к ней подносили малых детей, чтобы она благословила их, к ней шли увечные и убогие в надежде на исцеление. А она сама ловила взгляды крепкого еще старца с длинной седой бородой. Она ждала его похвалу. И лишь когда он важно кивал головой, одобряя ее служение, лишь в этот миг точеное лицо княгини озаряла счастливая улыбка, которая в последнее время так редко посещала его. Ведь это был сам старец Радомир, жрец бога Прове(3) из северных земель. Это был человек, перед мудростью которого она преклонялась. Ведь ему было ведомо будущее, он говорил с богами, и он изрекал своими устами их волю.

— Богиня видела тебя сегодня, Людмила, — ласково сказал ей старец. — Только твои жертвы еще удерживают от кары богов эту землю. Нечестивое место, где люди забывают обычаи предков. Место, куда пришли иноземцы, которых мы у себя приносим в жертву вместо быков. Христианин — вот лучшая жертва для Богини. И не просто христианин, а самого знатного рода. Докажи Богине, что любишь ее! Дай ей то, что она хочет, и тогда она осыплет тебя своими благодеяниями.