Какого чёрта ему надо в этом доме?! Какого?!

Он таскается сюда с начала октября! А уже март!

Неужели она ему ещё не надоела?!

Слов больше не нашлось. Развернувшись, Артур молча зашагал к прихожей.

Есть ли вообще на земле мать хуже, чем моя?

– Не настраивай Артёма против нас! – слезливо крикнула она. – Пожалуйста, Артур!

Рванув на себя входную дверь, он сбежал по ступенькам и вылетел из подъезда; по лицу хлестнул ветер промозглого марта.

Скорее из этого гадюшника. Из этого – в другой.

* * *

Трудно понять человеческую душу,

но душу собственную

понять ещё трудней 12

Зеркало было так заляпано брызгами, что казалось, его отражение переболело оспой.

Опустив глаза, Артур резко повернул ручку крана, и кран… выстрелил ледяной струёй по его джинсам. Запоздало отскочив от умывальника, он на миг оторопел, машинально оглянулся и рывком отмотал полметра от рулона бумажных полотенец.

Зрелищно свирепеть и понтово ругаться было ни к чему: туалет клуба мог в кои-то веки похвастаться безлюдностью, и он имел право на миг снять эти маски.

Маску жестокого пофигиста. Маску туповатого циника.

Он только что – забив на табличку «No smoking» – покурил прямо в кабинке; а курить хотелось опять. Брови были сдвинуты ещё с утра, и лоб давно превратился в камень. Эти брови словно были засовом, что мало-мальски сдерживал злость.

Засовом двери, что вела на пыльный Чердак.

Круглое окно под потолком этого Чердака едва ли пропускало свет. В воздухе витала и оседала на пол рыхлая пыль. Стены Чердака были покрыты фотографиями, лица на которых выцвели или полностью стёрлись.

Но Хозяин Чердака знал: на каждом здешнем фото – его враг.

Самым частым гостем на Чердаке было лицо матери. Некоторые её фото были до того старыми, что их углы обтрепались и облетели на скрипучий пол бумажной пылью. Некоторые же были совсем новыми.

Какие-то гадости она делала давно, а какие-то – недавно.

Мелькал на Чердаке, конечно, и отец. Жалкий нищий неудачник, что положил жизнь на творческий путь провинциального поэта – а потом предсказуемо спился.

С началом октября на этих стенах появился и Володя Ивлеев.

Заточённые на Чердаке эмоции часто хныкали, умоляя понять их; впустить в затхлое помещение солнечный свет.

Но Хозяин выбирал темноту.

…Швырнув бумажные комки в урну, Варламов сильнее сжал зубы, и злоба смирно заползла в дальний угол Чердака. Бумажные полотенца помогли не лучше, чем припарка мёртвому; ноги под мокрыми джинсами мгновенно замёрзли.

Вот оно – то, чего не хватало. Сейчас ещё сидеть там, как обоссаному.

Шагнув к двери, он распахнул её, поморщился от басов техно, что неслись с верхнего этажа, сделал шаг наружу… ХРРСС! Тело резко дёрнулось назад. Петля для ремня зацепилась за ручку двери и… с мясом вырвалась из пояса джинсов.

Именно сегодня, сука! Именно сейчас!

– ТВОЮ МАТЬ! – проревел Артур.

Он молчал слишком долго, и рык получился сдавленным и тухлым.

Неуклюже повозившись с чересчур заметной дырой, Артур выдернул из мокрых джинсов мятую футболку и раздосадованно похлопал по ней, пытаясь разгладить.

Придётся просить ещё и на новые джинсы.

Злобно зыркнув на ручку двери, Артур наконец вывалился в коридор и привычно дёрнул головой. До чего мешала шее эта мерзкая цепочка, на которой болтался – по настоянию матери – мелкий медный крест. Когда шея потела – всякий раз, как он безбожно злился, – цепочка превращалась в нитку наждачки.

И стирала кожу до кровавых ран.

Басы из зала рвали перепонки всё отчаяннее, и сердце ритмично вторило их гулу.

Протиснувшись сквозь толпу прокуренных девиц, Артур одолел первую ступеньку наверх, поднял голову и замер. Потолок над лестницей был выложен кривыми зеркалами, и его лицо в их стёклах казалось дроблёной на запчасти клоунской маской.

Почему на Чердаке нет ни одного фото Петренко, Елисеенко и Улановой?

Ведь они его враги; враги, определённо.

* * *

Когда Свят отменил пари, Артур ни капли не поверил в его «я нихрена не делал». Всё было ясно как белый день. Царевич проиграл, но не хотел отдавать деньги.

А кто бы хотел?

Требовать с него бабло и ставить ему ультиматумы было опасно.

Это сын зава кафедрой; это петух, что несёт в ладонях золотые яйца.

С ним лучше было дружить.

Но то, что случилось под конец февраля, не лезло уже ни в какие ворота.

Оказалось, что Елисей не только выиграл, но и решил… простить убогому проигрыш?

Уланова была тут как тут – а с меня пятьсот долларов никто не требовал.

Это не укладывалось в голове и даже не растягивалось вдоль спинного мозга.

Это было удобно; удобно! Не нужно было выпрашивать деньги ни у матери, ни у сраного Ивлеева! Удобно, но унизительно; унизительно и злобно.

Жалость с барского плеча, сука.

Он так и не нашёл слов, которые бы выразили всё, что он хотел сказать.

Да и что было говорить? И как?

Чуть-чуть приоткрыть засов Чердака всё равно не удалось бы; стоило бы слегка отодвинуть задвижку – и измученная заточением ярость смела бы Свята с лица земли.

Нельзя; нападать на сына зава было нельзя.

Оставалось только день за днём кипеть в злобе, которую никак не снимали с огня.

И он своими же руками поспособствовал этому!..

Для чего тебе вообще понадобилось это сраное пари?

Но как только Елисеенко произнёс: «Артур, познакомься, это Вера»… Как только Уланова, изобразив подобие светской улыбки, протянула ему бледную ладонь… В голове Артура раздался чёткий щелчок.

Это встал на место последний кусок какого-то пазла.

А он даже не знал, что собирает его.

* * *

Вкрутив в колени активность, а в лицо – презрение, Артур перешагнул порог зала и двинулся к их диванчику. На орущем танцполе теперь было абсолютно нечего делать.

Как нечего было делать в курилке и нечего – на высоких стульях возле барной стойки.

Теперь – когда их вышколенное трио, роли в котором были давно удобно распределены, превратилось в непредсказуемый квартет с примой наперевес.

Надо было остаться дома, закрыться в комнате и дочитать Антон Палыча.

Кому рассказать, что он запоем читает Чехова, так не поверят.

Да и насрать бы на их верования.

По диванчику прыгали пятна дискоболов, а по танцполу – конвульсивные тела; в зале было кошмарно душно. Помахивая банкой пива, Авижич что-то кричал в ухо девице, раскрашенной на манер Чингачгука. Обхватив его колено, девица хихикала и изредка переводила красноречивый взгляд на внушительного размера подругу.

Чёрт. «Плавать по волнам» сегодня не хотелось.

Единственной пышкой на его веку, которую можно было бы с удовольствием оприходовать, была блондинка, что дружила с Измайлович. Ангелина, кажется.

Лишний вес её ничуть не портил; эта девица походила на пахучий и пряный десерт.

Но она долго мялась, а к Новому году сообщила, что между ними «ничего не будет».

Авижич. Брюнетка. Монументальная подруга. Больше за столиком никого не было.

Неужели, твою мать.

Так и не решив, что разозлило бы сильнее – их наличие или отсутствие – Варламов с размаху плюхнулся на диван, выложил на стол пачку Винстона, воткнул руки в карманы мокрых джинсов и изобразил максимальную отстранённость.

– А где баба Леопольда?! – наклонившись к Никите, проревел он.