– О чёрт! – пробормотал Адвокат, кусая губу. – Стоило лучше скрываться!

Стоило скрываться лучше, твою мать.

Мысли понеслись сквозь голову со скоростью подбитых истребителей, которым только одна дорога – к земле. Если Петренко теперь знает о Вере, нет логичных причин не видеться с ней в его присутствии. Но это отчего-то было… страшно.

А ну как они по-прежнему читают одинаковые книги?

А в присутствии Варламова? Едва Вера окажется рядом, Артур захочет прояснить эту нелогичность: пари вроде было отменено по причине того, что «царевич нихрена не делал», а трофей был тут как тут.

Ладони взмокли и зачесались; по нервам пробежал холодок.

Почему ты не подумал об этом заранее?

Нет, стоп; нет. Спокойно. Вряд ли Варламов захочет что-то прояснять.

Тогда ему придётся раскошеливаться на двести пятьдесят долларов.

Машинально пожав петренковскую руку, Свят прочистил горло и выдавил улыбку. Он был уверен, что провинциальный рентген заметит: улыбка именно выдавлена.

Но нет.

Петренко, казалось, сильнее заботило то, чтобы скрыть натянутость улыбки своей.

Или мне это привиделось?

– Бывает же, – задумчиво добавил Олег. – Начал за упокой, закончил за здравие.

Кивнув, Свят сжал зубы и молча хлопнул его по плечу; трепаться о Вере не хотелось.

Было досадно проронить в беседе о ней даже половину лишнего слова.

– Ты параноик, – сварливо припечатал Прокурор. – Никакой «беседы о ней» не было и в помине. Он даже имени её не назвал.

Он назвал. Только не буквами и не вслух.

– Ты где на выходных? – поинтересовался Олег, повернув к нужному кабинету.

– Сам как думаешь? – раздражённо уронил Елисеенко.

Узел в голове вроде бы расслаблялся – но не быстро и не очень.

Чего он выпытывает?

– Риторический вопрос, – усмехнулся Олег; открыв дверь, он пропустил Елисеенко вперёд. – Стоп, ты же у нас славянофил. И вдруг февральские четырнадцатихатки?

Группа мерно гудела, обратив на прибывших ровно один процент внимания.

– Это будут просто обычные выходные, – буркнул Свят.

Прошагав к парте, за которой сидел Варламов, он хмуро хлопнул по артурской руке.

Ещё, твою мать, один.

Варламов уже две недели выглядел кислее незрелой клюквы и явно полагал, что царевич Елисей ловко обвёл его вокруг пальца: и проиграл, и сэкономил.

И это он ещё не знает, что Вера теперь со мной.

Артур наверняка не поверил, что Свят «нихрена не делал» для победы в споре, и очень жалел, что поспешил вывалить Олегу об отмене пари.

Своими же руками убил повод для ссор между ними, которые он нежно обожал.

И вот, опять: в этой аудитории можно было сидеть по трое; многие так и сделали.

Варламов же занял лишь два стула, на одном из которых сидел сам.

Было неясно, для кого именно он место не приберёг, но Олег решил это за него.

Шагнув к четвёртому ряду, он меланхолично втиснулся между Карпюк и Андреевым, даже не взглянув на Артура. Напряжённо проследив за ним, Свят медленно опустился на стул рядом с Варламовым.

Ещё вчера он попытался бы найти возможность сесть с Петренко.

Сегодня же от этой перспективы упорно воротило нос что-то липкое внутри.

Казалось, чем меньше времени он проводит с Олегом, тем хуже Олег помнит Веру.

Задумчиво ковырнув неровный край парты, Свят подхватил телефон, отвернул экран от Артура и быстро напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая».

Если бы он ещё в холле не решил сообщить ей это, он бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод, – лишь бы сейчас написать хоть что-то.

Лишь бы поставить в конце любой галиматьи слово «моя».

… – Прекрасно. Больше не надо заменять общим местоимением замечательное своей притяжательностью местоимение «моя», – пробормотал он вчера в её тёплую шею.

– Да. Добрых снов, хороший мой, – отозвалась она, сжимая его запястье.

Когда неудобная для одного тахта успела стать такой просторной?

– Жарко, Свят, – пробурчал комок золотого света, заключённый в кольцо его рук. – Ну отодвинься. У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.

– Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, – сонно пробормотал он. – Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке.

– Ну тесно же! – прохныкала Уланова, ударив по его колену своим. – Отодвинься!

Ну не буянь, любительница личного пространства.

– Ну потерпи. Не так уж тесно ведь, – рассеянно попросил он, вынырнув из полусна.

Пальцы пробежали по её плечам и замерли на предплечьях. Вот так.

Вот так он хотел уснуть: поглаживая против роста крошечные волоски на её руках.

– Не хочу отодвигаться, – прошептал Внутренний Ребёнок, касаясь золотых лучей, что лились из её сердца. – Ну пожалуйста. Не так уж тесно же.

Совсем не тесно. У тебя под кожей.

Как же странно было наконец ощущать себя вне виноватой драмы.

Сколько же слов находилось в голове для описания этой драмы!

До чего охотно и красочно мы можем говорить о своих страданиях и боли!

И как сложно описать своё тихое долгожданное счастье.

«Вначале было слово», ты права.

А теперь слова нужны только для того, чтобы вывести на стенде, «что такое любовь».

Слово, что нашлось гигантскими усилиями Зала Суда и создало новую реальность.

Слово, которое он всё никак не решался ей сказать.

Потому что ответное признание приведёт его к победному финишу.

А этой победы проигравший на старте давно не хотел.

– Отменил пари для Варламова, но не отменил для себя, – задумчиво уронил Судья.

Чёртовы дебилы.

Что один – со своим «закончил за здравие», что другой – со своими двумя стульями.

Как хорошо было в библиотеке – когда в голове роились только мечты о вечере.

…Вечер субботы. Стихи Рождественского. Узкая общажная кровать. Праздничный день наутро. Её переливчатый голос и заразительный смех.

Запах её тела, лица и губ; запах корицы под майским дождём.

По животу разбежалось мягкое тепло.

Над головой грянул звонок, и в кабинет тут же влетел преподаватель. Он был до того расторопен, будто всё это время нетерпеливо мялся за дверью, ожидая этой трели.

И до того лучист, будто впитал три ведра филологических сердечек.

Неуклюже раскрыв конспект, Свят выключил все мысли, кроме тех, что касались деятельности нотариата; за толстым окном слева медленно шёл крупный снег.

* * *

Amorem canat aetas prima2

– Когда ещё воспевать любовь, как не в юности? – воскликнула миловидная преподавательница основ иностранной риторики. – Когда ещё обращать внимание на роль любви, как не в преддверии одного из самых романтичных праздников в году? Тринадцатое февраля, друзья, – и сегодня мы поговорим именно о любви, заполнив этот ватман сочными дефинициями! Облачив силу любви в силу риторики… Чем сильна риторика?! Чем, Елена Владимировна? А, Вадим Сергеевич? Андрей Викторович? Чем риторика сильна, Анастасия Павловна?

– Она способна проникать в сердца посредством слов.

– Точно, Вера Станиславовна! – воскликнула преподаватель; её лицо приобрело одухотворённое выражение.

Расслабленная субботой Быкова заморгала и метнула в Уланову раздражённый взгляд.

Быстрее соображать надо, Павловна.

Ухмыльнувшись, Вера перевела взгляд на ватман, что перекочевал к ним с соседнего ряда. В его верху сияла красная надпись «Love is»3… В остальном лист был пуст.

Одногруппники дебютировать с определениями не спешили, желая сначала посмотреть, что напишут лучшие.