– Да сам он отряхнулся бы, – лениво процедил Елисеенко, крепко обхватив её плечи.

Она привычным жестом вжалась в его грудь и опустила ресницы.

Словно решив, что и слов, и действий с неё пока хватит.

Свят поднял её подбородок и коснулся губами носа. Девушка нехотя подчинилась.

А теперь она будто понимала, что сейчас не время для их нежностей.

– Интересно, она так же считывает каждый твой жест? – пробормотал Агрессор.

С усилием вернув на лицо учтивую усмешку, Олег беспечно произнёс:

– На пару идёшь?

– Иду, – пробурчал Свят; отпустив плечи Веры, он зашагал к их вещам, что были кое-как свалены у стенки беседки. – Похлюпаю побеждённым куском говн…

– Да хватит! – воскликнула Вера; её глаза вновь сверкнули досадой. – Ничья! Может ведь не быть проигравших!

– Может не быть выигравших, – вырвалось у Олега. – А проигравшие есть всегда.

Девушка пристально посмотрела ему в лицо, забыв о неловкости – словно тут же поняла, что эта фраза предназначалась только ей.

Нет. Я не сумасшедший.

Её глаза действительно играли бирюзовыми переливами.

Особенно на таком – свежем и холодном – солнце.

– Проиграть не могут как минимум те, кто не стремился выиграть, – негромко сказала Вера, вздёрнув красноватый нос.

– Проиграть могут даже те, кто не играл, – в тон ей отозвался Петренко.

Отпихнув Олега, между ними втиснулся Свят.

На его лице было написано «заткнись, Леопольдище».

Мимика Свята и так никогда не отличалась таинственностью – а это сейчас бежало по его лицу и вовсе невыносимо ярко.

Но если она что-то и заметила, то виду не подала.

Взбегая по лестнице, Уланова и Елисеенко негромко переговаривались, переплетя пальцы в плотный замок. Задержавшись на площадке, Свят нежно понюхал её волосы, повесил ей на плечо бирюзовый рюкзак и подтолкнул ко входу на второй этаж.

– В столовой, так? – уточнил он, прищурившись. – После этой пары.

Вера кивнула и встала на цыпочки для прощального поцелуя. Пальцы пианистки обхватили черноволосый затылок и запутались во влажных от снега прядях.

Может, он уже пришьёт тебя к себе обмёточным швом?

Под кадыком заплескалась тухлая досада.

Уланова наконец исчезла в дверном проёме, и дальше по лестнице они пошли вдвоём.

– Тебе к Еремееву надо, – монотонно сообщил Олег. – Не принял он твой перевод.

То адское напряжение, что они теперь подавляли в присутствии Веры, осязаемо висело между ними грязным пятном, стоило ей уйти.

Елисеенко беспечно обернулся, усиленно не замечая этого смрадного пятна.

– Античный олень, – припечатал он, перемахнув через несколько ступенек. – Давно искал, до чего доколупаться. Я всегда у нас в группе был самым английским.

– Всё, теперь не ты самый английский «у нас в группе», – съязвил Олег, зафиксировав на лице небрежную улыбку. – Сам переводи, серьёзно. Очень заметно.

– У меня появилась соперница не только по снежкам, – заявил Свят, воздев ладонь.

– Я твоей сопернице по снежкам залепил бы тоже в ухо.

Чтобы подбежать, сотню раз извиниться и начать счищать снег с её щёк и шеи.

– Полегче, – буркнул Святослав, глядя в сторону. – Она случайно.

Третий этаж живописно сиял холодным солнцем, что лилось из высоких окон.

Прошагав половину коридора, Свят распахнул перед другом дверь в аудиторию и пропустил его вперёд. Место преподавателя ещё пустовало.

Протянув руку Артуру, Елисеенко снова беззаботно плюхнулся на стул рядом с ним.

Хмуро отлавировав между партами, Олег швырнул рюкзак на последнюю, за которой никто не сидел. Шея всё ещё была ледяной.

– Да, – завороженно протянул Агрессор, игнорируя недовольное шипение Спасателя. – Сбрасывать снег с её волос и висков… Приподнимать подбородок… Заглядывать в увитые прохладным солнцем бирюзовые глаза…

И не сочувствие. Видеть в них не сочувствие.

* * *

Толкнув тяжёлую дверь, Марина ввалилась в главный корпус, потёрла окоченевшие руки и устремилась к дверям в коридор, в конце которого источала соблазнительные ароматы большая столовая. В кармане пальто завибрировал телефон. Нащупав Моторолу, девушка пробежала пальцами по клавишам, и небрежное «максим потом я занята» улетело прочь. «Мариша, позвони, бусь», – немедленно сообщил телефон.

Ровно десять секунд спустя. Ну какой же надоедливый!

Сжав зубы, «Мариша» прикрыла глаза; правый висок с утра болел так, словно в ухе развивался отит. Именно этим ухом она слушала его голос в трубке.

Притворяться заинтересованной было всё тяжелее.

Если начистоту, для «максима» она всегда была «занята».

А может, стоило бы состричь с этой овцы хоть клок – в виде такси в мороз?

Неловко подвернув ногу на скользкой плитке, Марина раздражённо охнула и ускорила шаг. Каждый обычный день теперь отнимал слишком много сил.

А приходить им было неоткуда.

Пока рядом был Свят, энергии было в разы больше. Пусть он порой был рядом чисто символически… пусть только показательно… пусть совсем не по-настоящему.

Но пока он был рядом, у её жизни была цель – и это наполняло силами.

Чем не цель? Круглосуточно стараться быть лучше любой, кто на него глядит, и маниакально планировать их нужное только ей сказочное будущее.

Казалось, он и был тем стержнем, на котором держались её ценности и смыслы.

Но разве это неправильно, если ты кого-то безумно любишь?

Он оставил на своём символическом месте безупречную пустоту. Такую же пустоту в нём она годами пыталась заполнить, отдавая всю себя. Но ничего не вышло. Ничего.

Она слила все силы в этот колодец – а он не наполнился ею ни на грамм.

Впорхнув в помещение, наполненное звоном приборов, Марина отыскала глазами столик, за которым сидели Настя и Лина. Всё в этом паршивом общепите напоминало о позорном круглом столе, когда её проницательность будто атрофировалась.

Почему она не заметила, как её парень пожирает глазами девицу Гатауллина?!

А если заметила бы? Если бы заметила – ещё тогда?

Изменило бы это хоть что-то?

Все эти вопросы давно прогорели внутри безумным костром, оставив в груди пустынный крематорий, – и теперь мелькали лишь редкими транспарантами бедолаг, которым никто не сказал, что митинг отменяется.

В груди было пусто, как в холодильнике накануне стипендии.

Едва она оказалась рядом с подругами, взгляд упал на столик, что был не виден со входа. Внутренности мгновенно переплелись в тугой узел; под ложечкой похолодело.

Проклятье. Только не это.

– Можем уйти отсюда, Мариш, – робко предложила Лина. – Поедим в другом…

– Нет, мы поедим здесь, – решительно произнесла Марина, упрямо сжав губы.

Он словно пытался залезть ей под кожу – до того порывисто он прижимал её к себе.

Эта картинка заискрила в груди такой острой болью, что на миг ей показалось: вот-вот грянет сердечный приступ; настоящий сердечный приступ в двадцать лет.

Нет, ещё чего. Никаких «приступов». Только безразличие.

Отточенное до уровня премиум показное безразличие.

Парочка козырей в её рукаве осталась: неуверенное чутьё утром подсказало выбрать васильковое платье – а именно оно сидело на фигуре, как вторая кожа.

Собрав всю волю, Марина плюхнулась на стул и изящно откинула за спину волосы; глаза не спешили показательно безразличничать и всё косили в ту сторону.

Как ты это сделала, чёрт? Как сумела пробить этот ледяной заслон?

Как сумела въесться под ошпаренную прикосновениями кожу?

Как ты за пару месяцев сделала то, что мне не удалось сделать за два года?

…Покачивая в воздухе пластиковым стаканчиком, Уланова сосредоточенно грызла ручку. Её брови были сдвинуты, а глаза скользили по строчкам ветхой книги. Прижимаясь грудью к её левому плечу, Свят буравил взглядом то же чтиво, еле заметно двигая губами – словно проговаривая текст.