— Малыш… — также тихо отвечает мама, аккуратно убрав прядь волос за ухо, — Да ты действительно в него влюблена?

— Да, мам. Очень сильно, но уже неважно. Все кончено. Ничего больше не хочу. Да, я сама на все согласилась, но…Черт, я не хочу быть одной из его пластмассовых стаканчиков! Не могу. Лиля много чего насоветовала, я попыталась, и у меня не вышло — я тупо не могу притворяться. Это неправильно. Отношения не должны рождаться так, они должны быть честными и обоюдными, а выходит, что я его заставляю. К тому же, он не хочет меня…в этом смысле.

— Ты не можешь этого знать, Амелия. Может быть у него есть причины держать дистанцию?

— Я знаю, что они есть. Пусть я не так хорошо разбираюсь в отношениях, тем более в мужчинах, но это даже мне очевидно.

— Во-от. Значит…

— Это ничего не значит, мам! — невольно повышаю голос, отсекая ее предложения, — Как мне прикажешь разбираться в этом во всем, если он держит меня на расстоянии вытянутой руки?! Единственное место, где все хорошо — это постель. Мне этого недостаточно.

Мама отступает, видит, что говорить о чем-то бессмысленно, а я опускаю глаза, чтобы она не заметила, как сильно я стараюсь не заплакать. Снова руки. Снова платье. Снова что угодно, лишь бы отвлечься от того, что я добавляю сверху — абсолютную правду.

— Он сделал мне очень больно, а потом сделал вид, что ничего не было. Как будто так и надо! Как будто я это заслужила! А что я сделала? Просто хотела быть ближе к нему. Разве это причина разбивать мое сердце так жестоко и цинично?

— Ну тише, тише, малыш, не плачь…

Я снова оказываюсь в ее объятиях, а будто в машине времени. И вот мне снова семь, и я снова плачу в ее руках из-за того, что меня не принимают и обзывают «разноглазой».

«Ну класс…спасибо, память, ты просто мастерски умеешь подбросить дров в огонь!»

Теперь я рыдаю, всхлипываю, по-детски вытирая слезы кулаком. И не только из-за Алекса — он лишь вершина айсберга. Все гораздо глубже…все всегда гораздо глубже…

— Лиля сказала, что это все — моя вина, — выдыхаю, а сама чувствую, как мама замирает, и я поднимаю на нее взгляд, — В том, что случилось, я виновата.

— Амелия, что глупости! — серьезно, без улыбки и даже намека на смешинку, мама меня одергивает и хмурится, — Мы сто раз говорили об этом. Ты ни в чем не…

— Если бы я сидела дома…Если бы я тогда не заставила Розу пойти со мной в магазин — все было бы нормально.

— Это. Не. Так.

— Как же не так, если так? — жалобно пищу, вся сжимаясь, — Из-за меня она оказалась без защиты. Это мне приспичило купить этот дурацкий мяч в коллекцию! Это…

— Послушай теперь ты, — мама перебивает меня и снова заключает мое лицо в ладони, большими пальцами убирая слезы, которые все катились, не зная конца и края, — Ты была совсем маленькой, когда все это случилось. Роза напротив была взрослой. Она уже стала матерью, она все знала и отдавала себе отчет в том, что делает. Она должна была о тебе заботиться, это она поставила тебя под угрозу, а не наоборот.

— Но…

— Никаких «но», Амелия, так все и было.

— Я так по ней скучаю, мам… — еще тише признаюсь, и мама кивает, слабо улыбаясь.

— Знаю, малыш. Она тебя очень сильно любила, и, если бы могла, сказала бы все тоже самое, что и я. К тому же…

Она явно хочет сказать что-то еще, вот только я ее уже не слышу — в голове аж пульсирует, и я резко отстраняюсь, уставившись в одну точку.

— Амелия? — аккуратно зовет, потому что знает, где именно прокололась, и я это только подтверждаю, бесцветным голосом переспрашиваю.

— Что значит «любила»?

— Амелия…

— ЧТО ЗНАЧИТ «ЛЮБИЛА»?! — ору в голос, контроль на этом моменте покинул чат и не обещал вернуться.

Мама молчит. Ей прекрасно известно, как сильно меня бесит такая формулировка, и я это снова подтверждаю. Тяжело дышу, смотрю волком, сжимаю кулаки. Меня бесит, так дико бесит, когда о ней говорят в прошедшем времени! Но это не так! Она не мертва!

— Почему ты опять так говоришь?! Роза не мертва! Не смей говорить о ней, как о прошлом!

Вдруг выражение маминого лица становится до наносимого странным. Сочувственным, каким-то жалостливым, безнадежным.

«Это что реально жалость?!» — это бесит меня только больше, а то, что мама говорит дальше, только распаляет.

— Амелия, тебе пора принять тот факт, что она не вернется.

— Ты этого не знаешь! Или что?! Купила хрустальный шар на распродаже?!

— Дело не в шарах или знаниях, — отбивает мой ядовитый сарказм полным, совершенным спокойствием, лишь глаза выдают ее волнение, — Дело в понимании.

— И что же ты понимаешь?!

— Что прошло уже восемь лет. Сама посуди: если бы она была жива…

— Она жива! Без "если бы"!

— Тогда где она, малыш? Почему мы ее не нашли? Ни единого следа и…

— Плохо искали!

— Амелия…

— Она не умерла, понятно?! Она жива!

Одним прыжком я соскакиваю со своего места и почти бегу к выходу, по дороге подхватив свою ветровку и бутылку шампанского. Не помню, как оказываюсь на улице — задыхаюсь от страха, боли и непонимания. Меня так бесит, что все вокруг перестали верить в нее, что аж тошнит!

«ОНА ЖИВА! РОЗА ЖИВА!»

Льет дождь. Он падает на лицо, мочит одежду, волосы липнут к телу, но мне наплевать на все, пусть бы дождь и вовсе был из лавы. Я просто хочу убежать подальше от…правды.

Роза никогда не вернется…

17; Июнь

Я не отдаю себе отчета в том, что делаю. У меня как будто какой-то припадок или агония, и я мечусь точно раненный зверь в клетке, где клетка — Москва. Вся моя одежда насквозь мокрая, но мне так душно, что трудно дышать. Зачем-то покупаю коньяк. «Бахчисарай» — это даже на слух не выглядит, как хорошая идея, а я все равно открываю крышку и пью сколько могу, пока не начинаю кашлять. Вкус просто отвратительный, но я хочу забыть все, что произошло в зале — мне почему-то дико страшно от того, как выглядела мама в те последние пять минут.

Я чувствую, что скоро все изменится, и эти перемены не принесут мне ничего хорошо — одно разочарование и боль. Возможно я уже знаю ответ, но…

«Нет-нет-нет!»

Вместо него я принимаю еще одно неверное решение, снова откручиваю крышку и выпиваю еще адской жидкости, которая сжигает меня изнутри. Я не сомневаюсь, что пожалею об этом, но сейчас мне так гораздо лучше, чем встречаться с глазу на глаз со своими страхами. Я выбираю бежать дальше.

С похмелья утро никогда не бывает приветливым. Пение птиц — раздражает, а солнце и вовсе приносит одну лишь адскую боль. Когда я открываю глаза, весь мой мир крутит так, будто я на самом деле просидела в «Чашках» полгода. Издаю тихий стон, горло саднит, хочется пить, и я вообще не понимаю, где нахожусь — все какое-то странное. Такое ощущение, что я одновременно знаю и не знаю это место. Шкаф. Тумба. Телевизор. Рулонные шторы на окнах, открытая балконная дверь…

«Стоп»

Резко сажусь, но тут же морщусь от выстрела в левом полушарии. Мне требуется почти минута по внутренним ощущениям, чтобы боль отступила, а голова начала немного соображать. И сразу до нее доходит следующее — я полностью голая. Чтобы удостовериться, аккуратно отгибаю атласное, черное одеяло — все так и есть.

— Господи… — издаю тихий писк, конечно уже все прекрасно понимая.

Естественно я знаю это место, столько часов провести в этой комнате и не узнать было бы по меньшей мере глупо, но…

«СТОП!»

До меня внезапно доходит, что, как и много раз до этого, на постели я не одна. Мне снова требуется время, чтобы обернуться и укрепиться в подозрениях, а когда я все же решаюсь, моментально краснею до кончиков пальцев. Алекс действительно здесь. Спит. Я его никогда не видела спящим, и это так странно. Он голый по пояс, в серых спортивках, а на левой руке у него огромный, фиолетовый синяк — мой след от шокера. В миг становится стыдно, и я прикрываю глаза.