Вскоре после победы под Ярославом к Даниилу прибыли послы от хана Мауци (Могучеви русской летописи), после чего князь начал совещаться с братом и решил: «еду к Батыеви сам». Цель посольства Мауци из летописи не совсем ясна. Вероятно, он потребовал отдать какие-то волости (возможно, Галич), аргументируя это тем, что князь не получал у Батыя санкции на управление ими. По указанию некоторых исследователей, Мауци был вторым сыном Чагатая, причем, как писал Плано Карпини, его владения располагались восточнее Днепра (до Дона). Степи к западу от Днепра входили во владения другого хана, Куремсы (Коренцы, Хурумши), которого считают третьим сыном Орды. Примечательно, что не ближайший сосед Даниила – Куремса, а именно Мауци, чьи владения географически расположены значительно дальше, посылал гонцов к Даниилу. Надо полагать, правы те, кто видят в монгольских действиях некую серию намеков, направленных на привлечение галицко-волынского властителя в ставку хана на поклон. Степняки проявляли изысканную дипломатичность!

Романовичи только что закончили борьбу за родовые земли, разгромили польских и венгерских интервентов. Все их помыслы, вплоть до великой победы под Ярославом, были обращены к междоусобицам и пограничным конфликтам. За прошедшее после монгольского вторжения время они не успели отремонтировать оборонительные линии своих городов, укрепить их. И был Даниил «в печали велици, зане не утвердил бе земле своея городы»[416]. Конфликтов с монголами в таких условиях следовало избегать. Требовалось время, чтобы подготовиться к новой борьбе. И князь решил ехать на поклон к Батыю.

В путь двинулись 26 октября 1245 г., «на праздникъ святого Дмитрея, помолився Богу», и вскоре прибыли в Киев, который «обдержащу» Ярослав Всеволодович через своего боярина Дмитрия Ейковича. Даниил в городе останавливаться не стал, а направился к Выдубицкому монастырю, у которого была переправа через Днепр. В летописном известии нигде не встречается имя Михаила Всеволодовича, который, как мы помним, после возвращения из Мазовии в 1242 г. пытался контролировать древнерусскую столицу. В 1243 г. город занял Ярослав, получивший на то санкцию монголов. Михаил должен был довольствоваться Черниговом. Возможно, у него было намерение вернуть Киев, ради чего велись переговоры с Белой и Батыем. Ничего не помогло, и Михаил сложил голову в далекой Орде.

Роль черниговского князя после монгольского нашествия предстает незавидной. Его земли разорены, а противники усилились. Даже собственный сын после неудачной авантюры в Галиции покинул его, отказался содействовать возвращению столь желанного Киева. Батый более полагался на верного Ярослава, нежели на престарелого и непостоянного Ольговича. Все злоключения Михаила в ханской ставке напоминают хорошо подстроенную провокацию, в основе которой была тонкая игра на чувствах православного воина. В итоге князь принял мученическую смерть и фактически на нем завершилась славная двухвековая история династии Ольговичей. Его сын Ростислав после поражения у Ярослава более никогда не возвращался на родину, а другие дети (Роман, Семен, Мстислав, Юрий) ничем примечательным не отличились, владея скромными наделами (Карачаев, Глухов, Таруса, Брянск и др.) в когда-то обширной Черниговской волости.

После разгрома под Ярославом Ростислав укрылся в Венгрии, где получил в держание от тестя банат Славонии, а в 1247 г. специально созданный банат Мачва – междуречье Дуная, Дрины, Савы и Моравы со столицей в Белграде. В середине 1250-х гг. он попытался вмешаться во внутренние дела Болгарии, выдав свою дочь за болгарского царя Михаила Асеня. Но в 1256 г. царь был убит и власть захватил его двоюродный брат Кальман. Ростислав совершил поход в Болгарию и взял Тырново, после чего объявил царем самого себя, но закреплять власть не стал и ретировался в Белград, где и умер ок. 1263 г. Вплоть до смерти Ростислав именовал себя князем Галицким. Примечательно, что тем же титулом – Галицким и Волынским – именовал себя в официальных документах вплоть до 1256 г. венгерский король Бела IV. У Ростислава от брака с венгерской принцессой Анной было около шести детей. Сыновья Бела и Михаил владели землями в Боснии и Мачве. Одна дочь короткое время была болгарской царицей, а две другие заняли заметное место в семьях европейских правителей: Агриппина (Грифина) (ум. 1303/1309) в 1265 г. стала женой серадзского, а затем (с 1278 г.) краковского князя Лешка Черного; Кунегунда (ум. 1285 г.) в 1261 г. вышла за чешского короля Пршемысла Оттокара II и в 1278–1285 гг. была регентшей при своем малолетнем сыне – наследнике чешского престола Вацлаве II (1271–1305)[417].

После смерти Михаила на Киев более никто не претендовал, он надолго закрепился за Владимирскими, а затем Московскими князьями. В 1243 г. первым из русских властителей в ставку Батыя отправился великий князь Ярослав. Придворный великокняжеский летописный свод сообщает об этом очень гордо и помпезно: «Великыи князь Ярослав поеха в Татары к Батыеви, а сына своего Костянтина посла к Канови; Батыи же почти Ярослава великого честью и мужи его, и отпусти, и рек ему: “Ярославе, буди ты стареи всем князем в Русском языце”; Ярослав же възвратися в свою землю с великою честью»[418].

Признав за Ярославом старейшинство, Батый фактически закрепил за ним контроль над днепровской столицей Руси. Более того, суздальский сюзеренитет, вероятно, восстановили в некоторых других южных землях (например, переяславских). Подобным статусом, конечно, не следовало обольщаться. Фактическими хозяевами окрестностей как Киева, так и Переяславля были монголы. Именно так рисует нам ситуацию в своем повествовании Плано Карпини, отправленный папой к монгольскому хану с тайной целью склонить империю к сотрудничеству, а возможно, и крестить. Из Лиона он выехал 16 апреля 1245 г. и летом того же года прибыл к Конраду Мазовецкому, у которого в гостях застал Василька Романовича. Князья явно совещались о дальнейших действиях после победы при Ярославе (17 августа 1245 г.). Плано Карпини описывает эти события так: «В это время, благодаря содействующей нам милости Божьей, прибыл туда господин Василько, русский князь, от которого мы подробнее узнали о деяниях татар. Он отправил туда своих послов, которые вернулись к нему и его брату Даниилу с охранной грамотой для проезда для господина Даниила к Батыю. О (Василько) сказал нам: если мы захотим отправиться к ним, нам нужно приобрести великие дары для вручения им (татарам), так как они их требуют с большою настойчивостью; и если они их не получают, посол не может – что вполне соответствует истине – подобающим образом решать с ними порученные ему дела и ставится почти ни во что»[419].

Особенно следует отметить то, что Даниил к лету 1245 г. уже имел охранную грамоту к Батыю, для чего посылал к нему гонцов. Вероятно, переговоры с монголами начались давно (не позднее осени 1244 г.). Они затянулись, но в конце 1245 г. все же завершились поездкой Даниила на Волгу. Именно этот продолжительный переговорный процесс должен был дать русским князьям уверенность в своем тыле во время войн с Польшей и Литвой (1243–1245). Причем, когда Конрад стал просить Василька о содействии папским посланникам в их «переезде к татарам», то тот «охотно» согласился это сделать. Все говорит о том, что князь знал, как обеспечить безпроблемный проезд к монголам, – путь был наезжен.

До Киева монахи беспрепятственно добрались зимой 1245 г., а уже 4 февраля 1246 г. двинулись дальше: «…вместе с лошадьми тысяцкого и охраной из Киева отправились в путь к тем варварским народам». Вскоре они прибыли в село Канев (120 км от Киева), «которое уже непосредственно находилось под властью татар». Таким образом, зона монгольской оккупации проходила примерно по северному побережью реки Рось. Русские имели только номинальную власть в небольшой округе вокруг Киева. Плано Карпини даже не упоминает, что верховным сюзереном этих земель считался Ярослав, знакомый ему лично как «князь Ярослав из Суздаля на Руси»[420]. Оказывается, это было малозначимой информацией или просто никак не отражалось на администрировании Поднепровского региона. Из дальнейшего повествования итальянца становится ясно, что действительной властью здесь обладал хан Куремса, к которому они прибыли через пять дней: «Этот вождь – господин надо всеми, кто размещен для охраны границы против мужей Запада, дабы как-нибудь внезапно и неожиданно они на них не напали»[421].