Дальнейшими действиями Даниила Михаил был лишен и других своих союзников, источников пополнения войск, а также перспектив. Той же весной 1237 г. Конрад Мазовецкий, опасавшийся прямого столкновения с волынцами, попытался создать буфер на границе с Русью и передал (8 марта 1237 г.) добжиньским рыцарям-крестоносцам замок Дорогичин на восточном берегу Западного Буга[138]. Судя по всему, Конрад «даровал» крестоносцам то, что никогда ему не принадлежало. Даниил, направлявшийся в это время в поход на ятвягов, но остановленный весенней распутицей и половодьем, узнал о провокации польского князя и повернул войска на Дорогичин: «не лепо есть держати нашее отчины крижевникомь Тепличемъ, рекомымь Соломоничемь»[139], то есть тамплиерам, рыцарям храма (Templique), именуемым Соломоновым. В марте 1237 г. князь штурмом взял город и захватил в плен орденского магистра Бруно с другими рыцарями, которых направил в заточение во Владимир Волынский. Конрад Мазовецкий, потерпевший уже второе поражение от Даниила, так и не вступив с ним в бой, был деморализован и более не проявлял враждебности. Для того, чтобы добить противника, в начале 1238 г. Даниил подговорил литовского князя Миндовга и новогрудского Изяслава совершить поход в Мазовию. Этот натиск окончательно склонил Польшу к мирным отношениям с Волынью и Романовичами.

Чтобы упредить возможную поддержку Михаила со стороны Венгрии, Даниил использовал свой основной козырь – дружеские отношения с австрийским герцогом. В начале 1237 г. император Фридрих II организовал против него большой поход. Волынские князья немедленно вызвались предоставить военную помощь австрийцам. Только вмешательство венгерского короля заставило их прекратить приготовления («королеви же возбранившу»). Отказ от вмешательства в австрийские дела Даниил обменял на надежный мир с венграми, скрепленный в конце апреля 1237 г. при личной встрече князя с королем Белой.

Таким образом, галицко-черниговский князь не только был отрезан от своей «отчины» (Чернигова), но и лишился всех своих союзников (Изяслав, Конрад, Бела). В таких условиях ему не оставалось ничего иного, как просить Даниила о мире. Несмотря на очевидные успехи на дипломатическом фронте, волынский князь не имел возможности использовать их для захвата земель. Перевеса в военных силах у него не было, к тому же Михаил, судя по всему, сохранял поддержку среди галичан, отчего рассчитывать на легкую победу не приходилось. Стороны вынуждены были искать компромисса: «Данилови же в том же лете пошедъшу на Михаила на Галичь, онем же мира просящим даша ему Перемышль»[140].

Оценить объем усилий, на которые пошел черниговский князь для заключения соглашения, можно только взглянув на географическую карту. Ради сохранения галицкого стола Михаил передал Даниилу Перемышльскую область, расположенную на путях из Галича в Венгрию и Польшу. Волынский князь приобрел возможность контролировать практически все сообщение галичан с западными странами. Можно сказать, что к лету 1237 г. Михаил Всеволодович стал обладателем двух анклавов (Галич, Чернигов), окруженных землями враждебных властителей. Причем любая попытка их объединить должна была натолкнуться на фактически общерусскую коалицию князей: от Романовичей и Ростиславичей до Юрьевичей (Ярослав), – то есть Волынь, Киев, Смоленск, Новгород, Переславль-Залесский и примкнувшие к ним.

Ярослав Всеволодович был на юге человеком новым. Решение об участии в конфликте с Михаилом на стороне Романовичей было для него неожиданным и свидетельствовало об авантюрном характере. Конечно, пример тестя, Мстислава Удалого, оставившего, несмотря на уговоры, Новгородское княжение и отправившегося на покорение далекого Галича («поискать Галича»), порабощенного иноземцами и иноверцами, был заразителен. В ту рыцарскую эпоху романтические предприятия вызывали только похвалу и восхищение. К тому же Ярослав поступил гораздо предусмотрительнее. Во-первых, оставил в Новгороде своего сына Александра (в будущем Невского). Во-вторых, отправился покорять не далекий и незнакомый Галич, а «сердце земли Русской», старейший град Киев. При этом, естественно, все предприятие было организовано как военный поход. С Ярославом к Киеву двинулись крупные силы новгородцев и новоторжцев, которые при проходе через Черниговскую область, «где не было кому оборонять», местность «разоряли» и «тяжкие окупы с городов» брали[141]. В Киев они вступили без боя, а уже через неделю все войско было отпущено по домам. Подобную беспечность Ярослав мог допустить, только осознав полную свою безопасность с любой из сторон. Князь не видел угрозы ни от близких своих соседей, ни от далеких. И именно такая позиция действительно характеризует положение в южнорусских землях весной-летом 1237 г., накануне великих свершений и потрясений.

Для Северо-Восточной Руси последнее десятилетие перед монгольским нашествием было периодом мира, спокойствия и даже скуки. В Ростовской летописи отмечены целые годы, о которых нечего было сказать. Для 1233 г. единственным важным событием было завершение фресковой росписи соборной церкви Суздаля, а для 1234 г. – освящение Георгиевского собора в Юрьеве-Польском.

Вся летописная статья 6743 (1235) г. состоит из одной фразы: «Мирно бысть»[143]. Насколько должны быть счастливы люди, способные оставить потомкам описание целого года своей жизни так красиво – «мирно было». Судя по всему, так лаконично и незамысловато завершалась эпоха, где-то здесь проходит исторический рубеж в стадиях развития, да и просто жизни этого региона, того региона, где позднее родится Московия, а потом Россия, где будет складываться ее судьба.

Последний раз запись «Мирно бысть» встречается в летописи только для 1029 года[144]. Может быть, летописец хотел провести некую параллель с той героической и легендарной эпохой, когда Русь, лишь вступив на арену истории, плавно приближалась к своему расцвету, когда не была построена София, но была уже Десятинная, когда не было даже политического единства, а страна была поделена на владения Ярослава Мудрого и Мстислава Тмутараканского, на Чернигов и Киев, на просвещенный Восток и дикий Запад. Конечно, модель «Мирно бысть» могла использоваться и как простое заполнение досадной лакуны, ведь мы знаем, что для других земель, и не только русских, 1235 год вовсе не был ни мирным, ни бесцветным. В южных землях в это время перетягивали канат славы и власти две группировки близких родственников: галицко-киевская коалиция шла походом на гордый Чернигов, а потом бежала разгромленная под Торческом, перестав быть и галицкой, и киевской. Очень тревожно начал статью того же «мирного» 6743 (1235) г. новгородский летописец: «Не хотя исперва оканьныи, всепагубныи дияволъ роду человеческому добра…»[145]

И даже несмотря на то что после этих слов следует описание событий вокруг Киева – Чернигова, такое вступление дает пищу для более широкого круга образов. Кроме того, именно в 1235 г. на далекой реке Онон состоялся исторический курултай, на котором монгольские вожди приняли решение совершить большой общемонгольский поход в Европу, «до последнего моря». Началась война…