Более того, охотники в балладе названы так же, как и персонифицированная власть в «Заклинание Добра и Зла» (1974) А. Галича: «И представители людей / Сейчас убьют двух лебедей» (АР-2-208) = «Представитель Добра к нам пришел поутру / В милицейской (почудилось мне) плащ-палатке».
В черновиках «Баллады о двух погибших лебедях» также сказано: «И не успели спеть они: / “Остановись, мгновенье!”» (АР-2-208), — что явно напоминает «Кони привередливые» (1972), где такую же мысль высказывал лирический герой: «…мне допеть не успеть».
А в целом ситуация в балладе восходит к «Охоте на волков» (1968): «Не на равных играют с волками / Егеря…» = «И тетива у егерей / Из жил воловьих свита» (АР-2-206); «И спокойны стрелки, как назло» /2; 422/, «Улыбнулся — и поднял ружье!» /2; 130/ = «Забава радует людей — / Спокойно, влет, открыто» (АР-2-206) (процитируем еще стихотворение «День без единой смерти», где представители власти — «спец-отряд из тех ребят» — мертвецов «беспощадно оживят, / Спокойно, без особых угрызений»); «Не на равных играют с волками / Егеря <.. > Удивленные крики людей» = «Игра, забава у людей — / Убить двух белых лебедей» (АР-2-206); «Из-за елей хлопочут двустволки — / Там охотники прячутся в тень» = «Из-за кустов, как из-за стен, / Следят охотники за тем, / Чтоб счастье было кратко».
В балладе сказано, что «у лучников наметан глаз», и в том же 1975 году подобная характеристика представителей власти встретится в «Таможенном досмотре»: «Алмазный фонд не увезти — наметан глаз и меток» (АР-4-207).
Однако наряду с «наметанностью глаза» нередко встречается и противоположный мотив: в «Набате» упоминается одноглазый циклоп, а в стихотворении «Растревожили в логове старое зло…» (1976) — близорукое Зло, также представленное в образе монстра — громадного медведя: «Вот поднялся шатун и пошел тяжело — / Как положено зверю, свиреп и жесток». Сравним в «Набате»: «Нет, звонарь не болен! — / Видно с колоколен, / Как печатает шаги / судьба» (таким же шагом будет идти и судьба самого лирического героя в песне «Две судьбы»: «Впереди меня ступает / тяжкой поступью»).
Стихотворение «Растревожили в логове старое Зло…» посвящено вторжению немецких-фашистских войск на территорию СССР («Близоруко взглянуло оно на Восток»). Отсюда и обращение автора к немецкому солдату: «Неизвестно, получишь ли рыцарский крест, / Но другой — на могилу над Волгой — готов. / Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест, — / Раз крестовый поход — значит, много крестов» (Рыцарским крестом награждались воины Вермахта и СС) и «Будет в школах пять лет недобор, старина, — / Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, / А твоя, в те года молодая, жена / Не рожала детей» (Отечественная война продолжалась как раз пять лет).
Таким образом, характеристики советской и фашистской власти совпадают, поскольку речь идет о тоталитарных режимах (вспомним заодно образ слепой фортуны, который является следствием слепоты власти, в «Звездах» и «Случаях»). В этом можно убедиться также, сопоставив черновые варианты «Того, который не стрелял» и «Растревожили в логове старое Зло…»: «Мне указала в пропасть рука с командой “Пли”» (АР-3-126) = «Снова злая рука, указав на Восток, / Подняла из берлоги безумье и Зло» (АР-9-90). Кроме того, старое Зло (в черновиках — «вечное Зло»; АР-9-90) напоминает стихотворение «В лабиринте» (1972), где говорится про Быка Минотавра: «Вспомните миф, старый, как мир» (АР-2-30), — а также «Марш футбольной команды “Медведей”» (1973): «“Медведи” злые / Невероятным, бешеным футболом / Божественные взоры усладят» = «Подняла из берлоги безумье и Зло» («Медведи» = «из берлоги»; «бешеным» = «безумье»; «злые» = «Зло»). А следующие строки: «Вот поднялся шатун и пошел тяжело, / Как положено зверю, свиреп и жесток», — вновь возвращают нас к стихотворению «В лабиринте»: «Так полагалось, что в этой стране / Зверь проживал, / Жертвы свои он в тишине / Подстерегал» (АР-2-32). И управляет этой страной «злобный король», то есть те же злые «Медведи» и то же «безумье и зло».
***
Проследим теперь развитие нескольких мотивов, связанных с уничтожением властью людей: «Почему же, вожак, дай ответ, / Мы затравленно мчимся на выстрел / И не пробуем через запрет?» («Охота на волков», 1968), «Кабанов не тревожила дума: / Почему и за что, как в плену? <…> И в каком-то едином упорстве / Кабаны нарывались на дробь» («Охота на кабанов», 1969), «И гадали они: в чем же дело, / Почему нас несут на убой?» («Песенка про мангустов», 1971), «Убегают олени, / Нарываясь на залп» («Оплавляются свечи…», 1972), «Мы ползли по собачьи хвосты подобрав, / К небесам удивленные морды задрав <.. > Только били нас в рост из железных “стрекоз”» («Конец охоты на волков», 1977 — 1978).
Постоянен у Высоцкого и мотив беспорядочных ударов со стороны власти: «Мечут дробью стволы, как икрой» /5; 258/, «Вылетали из ружей жаканы, / Без разбору разя, наугад, / Будто радостно бил в барабаны / Боевой пионерский отряд»[1579] [1580] [1581] /2; 273/, «Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат»1388 /3; 207/, «И стрелы ввысь помчались» /5; 16/, - а также: «Холера косит стройные ряды» /2; 277/. Вспомним и фразу, сказанную Высоцким в 1968 году Геннадию Внукову: «Сметут когда-нибудь и меня, как всех метуг»в89 («разя» = «косит» = метут»; «наугад» = «наугад»; «радостно» = «веселясь»).
Некоторые мотивы из «В стае диких гусей…» восходят к «Балладе о брошенном корабле»: «Меня ветры добьют» = «Все равно там и тут непременно убьют»; «Лихо бьет трехлинейка» = «Мечут дробью стволы, как икрой», — а также к «Проделав брешь в затишье…»: «От северных вьюг нас тянет на юг — / К Кавказу иль Крыму, / А в небе — всё меньше тумана и дым<а>, / Как будто весна ополчилась на зиму» (АР-2-105) = «Север — юг, и назад — каждый год. / А иначе — каюк — перелет» /5; 581/, «Бой в Крыму: всё в дыму, взят и Крым» /5; 579/ («от северных вьюг нас тянет на юг» = «север — юг»; «К… Крыму» = «в Крыму»; «всё меньше… дыму» = «всё в дыму»).
Если «воины в легких небесных доспехах / С потерями вышли назад из котла», то и у «гусей» возникли серьезные потери: «Мечут дробью стволы, как икрой, / Поубавилось сторожевых».
Начинается же это стихотворение с описания того, как «второй», который «всегда вырывался вперед», однажды «понял <…> что вторым больше быть не хотел», после чего в форме несобственно-прямой речи переданы мысли этого «второго»: «Все равно — там и тут / Непременно убьют, / Потому что вторых узнают».
Доказать, что «второй», который «всегда вырывался вперед», — это сам поэт, нетрудно, поскольку здесь возникает связь со стихотворением «Я скачу позади на полслова…» и «Песней про первые ряды»: «Бывало, вырывался я на корпус / Уверенно, как сам великий князь», «Была пора, я рвался в первый ряд».
В концовке же последней песни дается совет: «С последним рядом долго не тяни, / А постепенно пробирайся в первый»[1582]. И если в стихотворении «С стае диких гусей…» «каждый второй / Прикрывает всех первых от дул», то в «Песне про первые ряды» дула упоминаются в качестве сравнения: «Стволы глазищ — числом до десяти, / Как дула на мишень, но на живую: / Затылок мой от взглядов не спасти, / И сзади так удобно нанести / Обиду или рану ножевую».
Кроме того, в рукописи стихотворения «В стае диких гусей…» о главном герое сказано: «Получается так, что последний чудак / Станет первым в своем косяке» (АР-4-42), — как уже было предсказано в евангельи от Луки: «И вот, есть последние, которые будут первыми» (Лк. 13:30).
