Немногочисленные пока примеры наследования по-настоящему огромных состояний в России, равно как зарубежных активов российской буржуазии, показывают, что ни одного удачного примера получения «заводов, газет, пароходов» законными наследниками нет. Более-менее спокойно наследуется потребительское имущество – пресловутые советские «квартира, машина, дача» (с чем вполне справлялось и весьма компактное советское наследственное право), но крупнейшие корпорации или даже просто большие предприятия и сложные имущественные комплексы достаются отнюдь не наследникам. Вопрос об их новых владельцах решается скорее политическим путем с выдачей растерянным наследникам какого-нибудь «утешительного приза» в виде «свечного заводика», и это в лучшем случае. Как правило же «безутешной вдове» и «золотой молодежи» приходится из волшебной сказки возвращаться все к тому же советскому набору.
На противоположном конце социальной лестницы – десятки миллионов «рядовых граждан», получивших формально от буржуазной приватизации то, что они в принципе и так имели фактически при Советской власти – собственость на свою же квартиру и «дачную амнистию» своих же садовой делянки и гаража с погребом. В этой среде уже сейчас обозначается не менее актуальная проблема своего рода массового посмертного дефолта – прекращения исполнения десятков миллионов больших и мелких обязательств в связи со смертью донельзя закредитованных должников, к числу которых ныне относится большинство населения страны.
Призванные решать вопросы ответственности по долгам наследодателя две сверхлаконичные статьи Гражданского кодекса РФ – 1174 и 1175, доставшиеся от эпохи необеспеченных денег при дефиците товаров и отсутствии кредитования населения («накопил и купил», а поскольку купить было особо нечего, то продолжил копить), не решают ни проблем кредиторов, ни чаяний наследников, а представляют ребус для непредсказуемой ситуативной разгадки. Что, между прочим, повлекло экономически не обоснованное раздувание личного псевдострахования жизни в пользу банков у аффилированных с ними страховщиков и вещного залогового обеспечения как быстрой альтернативы нерасторопному институту ответственности наследников по долгам наследодателя.
Наконец, хотя и отрицая ответственность наследников по пассивам наследства сверх полученных активов, наше право остается совершенно равнодушным к давным-давно принятому в странах капитала «отстранению» части причитающегося семье наследодателя-должника имущества от требований кредиторов, эффективно позволяющему большей части малообеспеченных слоев населения и среднего класса перескочить без материальных потерь смерть родственника и сохранить основное имущество в семье, оставив кредиторов ни с чем.
Коренная (хотя и не единственная) причина таких явлений, на наш взгляд, в том, что передача крупной государственной собственности – результата векового многопоколенного и зачастую подневольного труда многих в пользу совсем немногих даже спустя почти три десятилетия после массовой приватизации так и не получила ни социальной легитимации, ни внятного и честного отражения в праве. Общественный характер производства и частный характер присвоения, о котором писал еще Карл Маркс, усугубляется в России такой самобытной «находкой», как приватизация прибыли и национализация убытков, при которой богатые неизбежно становятся еще богаче, бедные – еще беднее, а средний класс истончается до узкой прослойки, вместо того чтобы стать ведущей стратой общества. А отсутствие в стране пресловутых социальных лифтов и аварийное состояние социальных лестниц вместе с отмененной с 2021 года уникальной плоской шкалой налогообложения (а по факту буржуазия по упрощенной системе обложения платит вовсе в два с лишним раза меньший налог, чем беднота) увековечивают воспроизводство как богатства, так и бедности. Последняя же с неизбежной институциализацией инструментов посмертного взыскания долгов все чаще будет переходить в нищету, содействуя пауперизации и люмпенизации общества, ибо открытие наследства открывает наконец кредиторам возможность обращать взыскание на «неприкосновенные» при жизни должника активы – прежде всего на самый ценный, а чаще и единственный актив – жилье.
В таких условиях утверждать вслед за Александром III, что всякая собственность священна, уже не приходится – своего рода общественный заказ на справедливость влечет совершенно разное и даже противоположное отношение общества к наследованию обычных и буржуазных состояний. И в этом смысле приходится констатировать, что крупная собственность в России – это скорее зыбкое владение длиною в жизнь своего обладателя, но не далее. Впрочем, и потребительская собственность, как выше сказано, в отсутствие норм об обеспечении семьи наследодателя станет легко и массово превращаться в доступный актив для профессиональных кредиторов миллионов должников. То есть в некотором смысле справедливость «торжествует»: проблемы с переходом собственности естественным наследникам неизбежны и для богатых, и для бедных, поскольку правовое регулирование не отражает насущных требований времени и реальных чаяний – весьма различных – как буржуазии, так и бедноты.
Меж тем, еще в начале XX века профессор Михаил Яковлевич Пергамент точно отметил, что максимум своей пользы право собственности приносит только в связи с правом наследования. «И в этом смысле справедливо сказать, – продолжал он, – что наследственное право – естественное дополнение права собственности, что, подобно последнему, и оно коренится в глубочайших свойствах человеческого духа, что здесь заключается объяснение и оправдание наследования как всемирно-исторического явления»[2]. А за несколько мгновений до Октябрьской революции 1917 г., перевернувшей в нашей стране все отношения собственности и отменившей наследование вовсе, другой профессор – И. А. Покровский – пророчески указал: «Вопрос о судьбе имущества после смерти лица имеет огромное как личное, так и общественное значение, поскольку в нем сталкиваются самые разнообразные интересы, самые противоположные течения, которые дают эволюции наследственного права то одно, то другое направление»[3].
Наконец, есть и третье основание для развития наследственно-правовой теории. Это – взрывное развитие технологий, которое ставит перед обществом ряд проблем, о которых не только во времена Рима, но и еще недавно мало кто задумывался. Развитие биотехнологий, позволяющих в любое время появляться детям тех родителей, которых уже нет в живых. Криогенное замораживание людей с возможностью их будущего вывода из состояния криогенеза. Цифровизация не только информационной, но и имущественной сферы, перевод баз данных, правоустанавливающей и правоподтверждающей документации с материальных носителей на цифровые, хранящиеся удаленно от обладателя, причем зачастую у лица, объективно имеющего свою заинтересованность в благах, подтверждаемых этой информацией. Увеличение доли неовеществленного имущества в активах людей и замена наличных активов в собственности на безналичные права требования. Многочисленные парадоксы времени как побочный эффект применения старых правовых фикций в условиях глобального 24-часового и одновременно «двухсуточного» общества. Сама динамическая концепция времени испытывает изрядное напряжение от немыслимой прежде возможности человека юридически вернуться (пусть и ненадолго) из наступившего уже своего будущего в чужое прошлое, становящееся своим настоящим…
По объективным причинам странам с более высоким уровнем технологий, экономического развития и жизни все эти вопросы приходится решать раньше, чем остальным государствам, и у России появляется уникальная возможность урегулировать соответствующие отношения, опираясь не на свои ошибки, а на чужой опыт.
Впрочем, подробно обо всем этом – по ходу книги, а сейчас вернемся с небес на землю, к реалиям политэкономическим. Фундаментальные изменения в отношениях собственности и социума в России, лакмусовая бумага которых – универсальный переход состояний по наследству, все еще не осмыслены по-настоящему нашим обществом и его научной элитой (хотя и наскоро освоены элитой коммерческой). А раз не осмыслены, значит и не приняты, что, в свою очередь, будет продолжать таить опасность политической и социальной катастрофы, не воспроизводство благотворного для общества богатства, а разрушительную борьбу за каждый отдельно взятый переход обладания им.
