От этих дум Роман Дмитриевич, малость свыкшийся со своим положением, — засыпанный по шею землей, — так разволновался, что забыл о громоздившемся на краю ямины бруствере…

В груди у него сделалось тесно — подумал о Борисе: пялился в дочку, небось, лапнуть захотел, а она, молодчина, оказалась не такой уж дурехой.

Потревоженная грудью земля зашевелилась, напомнив о себе пригоршней комьев. Переждав угрожающий момент, Роман Дмитриевич вдруг совсем оцепенел. С замирающим сердцем прислушался к звяканью ведер в соседнем саду. Вася, должно быть, поливал грядки. Роман Дмитриевич, внутренне холодея, посмотрел в небо: над головой синева уже густела, только справа, где закат, было еще светло, и смеркаться начнет не скоро.

Роман Дмитриевич с замирающим сердцем следил за звуками, издаваемыми ведром, — не дай бог, Вася по привычке навалится на плетень, чтобы заодно обшарить глазами соседский сад. Если увидит Романа Дмитриевича, вернее, голову его, со стороны, должно быть, кажущейся лежащей в свежевырытой яме, — неизвестно, как эта картина подействует на Васю-Гусара. Нервы, поди, уже не те, что в молодости, — возьмет да завопит, людей позовет. Страшась позора, больше чем смерти от удушья, Роман Дмитриевич натужно дернулся онемевшим телом — пускай уже засыплет! — и неожиданно почувствовал облегчение. Ниже колен щекотливо заструилась земля, — она, видно, осыпалась в ту самую непонятного происхождения пустоту.

Грудь уже обнажилась, и Роман Дмитриевич, сделав пять-шесть глубоких вздохов, еще бодрее принялся освобождать себя от плена. Он раскачивался слева направо, однако земля, сдавив голени, застопорилась.

Уморившись, Роман Дмитриевич перевел дыхание и вдруг приметил за садовой калиткой, в синих сумерках бредущую по тропе фигуру. В человеке, открывавшем калитку и робко вошедшем в сад, нетрудно было узнать Серегу Блинова, и все же Роман Дмитриевич, зажмурясь, стал внушать себе, что ему мерещится.

Когда открыл глаза, Серега стоял шагах в трех от него, округлив бубликом рот, — хотел, видно, что-то сказать, но не мог.

Отсюда, с уровня земли, Серега казался недосягаемо-высоким, и если бы не испуганное выражение на лице, можно было бы подумать, что все так и есть.

— А, Серега… — выговорил Роман Дмитриевич, запрокидывая голову. — Что так поздно гуляешь да в чужие сады забредаешь?

— Я… это самое… — смутился Серега. — Это я по старинке. Мальчонкой по этой тропе ходил. Ух, ты!.. А я уж думал!

— А ты еще и думать умеешь, — начальственно сказал Роман Дмитриевич. — Верно, вас, молодых, первым делом разным мыслям учат, а потом работе.

К Роману Дмитриевичу пришло радостное настроение: придумал, как объяснить, почему закопался в земле.

— Мне, Роман Дмитриевич, кажется, что вы сами себе противоречите, — окончательно очухавшись, сказал Серега. — Вы сами, когда я практику проходил, говорили: сперва обмозгуй, а потом берись делать… Вот я и пришел, если вы не против, диплом обмыть.

Серега шлепнул ладонью по оттопыренному пиджаку.

— Ну, шельмец! — смягчился Роман Дмитриевич. Выпить стопку, признаться, после такого приключения было заманчиво. — Сходи-ка за лопатой. У гаража поищи.

— А это вы с какой целью? — спросил Серега, вешая пиджак на яблоню.

— Про статические заряды слыхал? — поднял глаза повеселевший Роман Дмитриевич.

— Как же, — кивнул Серега. — Еще маленький был, рассказывали, как в Верхнем Талалаеве агрономшу молния ударила. Тоже в землю закапывали.

— Соображаешь! — похвалил Роман Дмитриевич. — Ну, беги за лопатой.

Сидели потом в «доме творчества» при свете двух свечей, закусывая сорванными с грядки зеленым луком и огурцами, на которых свежо взблескивала ночная роса.

— Значит, Никифорыч сказал, чтобы ты помалкивал, — задумчиво говорил Роман Дмитриевич. — Насчет твоего возможного назначения. А ты его ослушался и прямиком ко мне…

— Не люблю, Роман Дмитриевич, тихой сапой, — испуганно встрепенулся Серега. — Если бы какое высокое начальство, куда ни шло… А то рабочком — Никифорыч… «Будь, говорит, наготове. Я Митричу подарок уже велел купить. Радиолу. Стерео…»

— Стерео? — покачал головой Роман Дмитриевич. — Чего удумал? Не помню, чтоб я ему такую свинью подложил.

— Стереофоническую радиолу. Чтобы вы могли музыку в объеме чувствовать. Вроде в середке оркестра сидите. Кругом играют.

— Поостыл я по этой части, — стыдясь своей неграмотности, сказал Роман Дмитриевич. — У меня, знаешь, баян. Когда затоскую — играю.

— Я слушал, — радостно засветился Серега. — Хорошо, за душу берет. А стерео — для снобов.

— И что ты ему в ответ?

— Говорю, не потяну. Еще сказал, что втихаря занимать должность не буду. Не учили нас этому ни в школе, ни в институте.

— Отбрил, — одобрительно взглянул на Серегу Роман Дмитриевич. — А он что?

— Говорит, мал еще, чтоб меня критиковать. Добровольно не пойдешь — заставим. Государство, мол, образование дало не задаром. Если, говорит, тебе совестно, что Басова выживаешь, можем Третьякова из другого отделения назначить. Ну, что-то вроде переходного правительства сформировать. Этак, мол, за год-полтора освоишься… Я, говорит, о здоровье Романа Дмитриевича пекусь…

— Ишь, радетель… — нахмурился Роман Дмитриевич. — А ты молодец, Серега. Но рабочком, запомни, — тоже начальство. Если Никифорыч обо мне печется, значит, так ему положено. Но в этот раз пустое затеял. Не доверю я хозяйство: умру, не уступлю. Он думает, что хозяйство у нас такое же, каким было десять лет назад. Да за эти десять лет мы во-он как раскочегарили. И ты враз шею сломаешь…

— Мне и мать так сказала: затянет, говорит, как омут…

— Вот и надо потихоньку. Пооглядываешься, покрутишься. Что не ясно — ко мне. И я, глядишь, понемногу пуповину начну расслаблять, а как почувствуешь силу, я и вовсе отрублю! Так оно все и идет.

— За вас, Роман Дмитриевич, — поднял свой стакан Серега.

— Зайди ко мне на днях, — расставаясь с Серегой, сказал Роман Дмитриевич. — К директору сходим.

— С визитом доброй воли! — счастливо засмеялся Серега. — А вы, Роман Дмитриевич, следующий раз, говорю, без страховки не закапывайтесь. Нарушение правил техники безопасности.

— Ты смотри, не брякни где…

С зарей он опять полез в яму, из которой вечор вызволил его Серега, и опять принялся копать, отбрасывая землю, — научен горьким опытом, — как можно дальше. Ощутив вновь ногами твердь, осторожно расчистил провальное место, разглядел темную трухлявую щепу, мелкие угли, а ниже, покопав еще, обнаружил расколотый горшок.

Когда из глины выступило острие стесанного камня, Роман Дмитриевич прекратил работу, прислонился вспотевшей спиной к прохладной земле. Постояв так минуту, опустился на корточки и, уже не трогая руками находку, соображал, как поступить.

Горшок смахивал на другой, извлеченный прошлым летом в семи километрах отсюда, неподалеку от деревни с названием Городищи.

Раскопками в Талалаеве занимался Игнат Терентьевич Лапаньков, осевший здесь лет шесть назад после того, как покуролесил по белу свету, всякого повидал и изведал, да и приткнулся своим челном под конец к талалаевским берегам. Жил он уединенной жизнью, и какой-то застенчивой обособленностью понравился Роману Дмитриевичу. Все последние годы Игнат Лапаньков посвятил изучению истории Талалаева. Вел археологические изыскания, переписывался с какой-то академией, но не добился субсидирования работ.

Талалаевский народ, удивленный таким упорством и загадочной перепиской Лапанькова, меж собой полушутливо называл его «член-корреспондентом».

В последнее время в разговорах часто употреблялось слово «Городище» — по той причине, что Лапаньков серьезно уверял, будто где-то поблизости, согласно его предположению, по научной гипотезе, должны быть остатки поселения древнего человека. Найдя их, можно с помощью углеродного анализа установить, в какое время жили в здешнем месте предки талалаевцев.

Роман Дмитриевич, сидя в яме, с боязненным трепетом глядел на случайно открывшуюся тайну, и все неказистые предметы, которыми, стало быть, пользовались праотцы, наполнялись особым смыслом.