Идол так и сказал мне: «В водичку их заведи, а дальше я уж как-нибудь сам». Детки в речку заходить трухнули, стояли переминались с ноги на ногу. Говорю, ну чего струсили, аль как? Они чуть ли не хором фыркнули и зашли в воду по колено. Дальше, говорю им. Вот стоят уже по пояс… Буль, буль, буль… Даже пикнуть не успели, и нет их… А я мигом в кровать и спать. Утром панику подняли, а до Фенечки что… Старшие знали, что детки со мной дел не водили, на меня никто и не подумал.

– Что Идол делает с ними?

– Жрет…

Сложно сказать, что напугало больше: фраза или интонация. Феня сказала это нарочито сухо и равнодушно, а во мне не было ни капли сил оценить слова трезво или подвергнуть сомнению. В голове лишь замелькали образы: как чудовище рвет детей на куски и сжирает их вместе с костями и кишками. Или ждет, пока те не сгниют, а после высасывает все внутренности.

– Идол заговорил со мной несколько раз. Он сказал, звать его Балли. Балли Серпент. Да, он пришел, когда я вернулась домой, к мамке… Сказал, что он – седлающий облака. Сказал, что его стихия – огонь, а отец любит воду. Но огня сейчас не сыскать, потому он не чурается воды. Ведь он и отец – одно. Мне больше нечего рассказать, Лаурочка. Раве что… Была одна семья, они уже уехали. Приди в их дом, когда он вновь оживет. Тебе нужно…

Она всегда звала меня Лаурой. С первого дня знакомства. Я никогда не поправляла ее, ведь находила это имя красивым. Разок спросила, чего же она меня так кличет, на что старушка лишь ойкнула и отмахнулась.

Фенечка вдруг замолкла и уставилась на что-то прямо за мной. Она фыркнула, губы ее задергались. Захотелось взглянуть, но старушка быстро протянула руку, прислонила ладонь к щеке и не позволила обернуться.

– Ступай домой, Лаурочка…

Она обошла меня и помогла подняться. Старушка вела меня к двери, легонько подталкивая в спину. У самого выхода я все же ослушалась и на миг оглянулась. Там, в тени кухни был силуэт человека в огромной шляпе.

– Вот так божества исполняют желания, Лаурочка… Потому проси не у них, а у Бога. Проси не того, чего хочется, а того, что тебе должно и нужно… А теперь ступай домой.

Ее глаза… На миг показалось, что бельмо исчезло. Они стали чистыми и ясными. Старушка перекрестила меня, и я сделала, как она просила. Через несколько минут уже была дома и сразу ринулась к сундуку на чердаке.

Эта страница… Она подобна грязной и пошлой книге. Читая ее, чувствуешь, будто испачкал руки в смрадной липкой жиже, от которой немедля нужно отмыться.

…08.2013

Сыночек больно много кушал, что не положено в его-то месяцы. Задирал ножки, поднимал голову. Спина изгибалась дугой, он покачивался совсем неуклюже, словно черепаха на панцире. Ничего не выходило, но настырность умиляла. Гримасничал и даже, казалось, злился. Мордочка делалась морщинистой, как у мопса. Время от времени, ноги заваливались набок и малость торчали из кроватки, что меня встревожило. Докупила дощечки и заколотила щели. Неумело, чего уж. Боялась, сбежит однажды.

Я совсем не высыпалась. Лень сбивала меня с толку. Малыш просыпался два, а то и три раза каждую ночь. В нем узнавался мой аппетит. 22:40. Уже час пишу жалкие пару абзацев. Пространные мысли волком тащат подальше от дневника, но мне это нужно.

Илюша нередко засыпал со мной. Посреди ночи вопил в ухо, кушать просил. В полудреме оголяла грудь, досыта кормила, а после засыпала.

Это гадкое сновидение…Сладость почувствовалась в слюне. Поцелуи совсем мокрые. Не видела его лица, хотела оторваться. Он вцепился яростно, почти не давал дышать. Руки его по-настоящему тяжелые, как металлические. Холодные. Лишь на миг удалось увернуться, пока ласкал шею. Громко причмокивал, кошачий язык нежно шарпал кожу. Мурашки осыпали тело. С дыханием прорезались приглушенные стоны. Засасывал нижнюю губу, нежно оттягивал и пропускал сквозь неплотно сжатые зубы. Держал обеими руками волосы, взялся у самых корней. Влажные губы скользили от лица к шее и обратно.

Он лежал сбоку. Левую руку положил на бедро, на внутреннюю поверхность, чуть выше колена. Пальцы ползли выше, вот их подушечки уже поглаживали намокшее белье. Гладил едва ощутимо, призрачно. Заложенные уши едва улавливали визг безумного ветра, но прочие звуки улетучивались.

Задрал рубашку, рука порхнула на грудь, вторая по-прежнему крепко держала волосы. Покусывал сосок. Заискрилась приятная боль, я готова была терпеть ее. Взглянула на грудь: та выглядела небольшой и упругой, как прежде. Вспомнила былую чувствительность, ощущала каждое прикосновение.

Рука вновь сползла вниз, он немного стянул фиолетовые трусики. Поглаживал пальцами, круговыми движениями, точно втирал крем в небольшую точку. Я вилась на шелковой постели. Схватил за руки и перевернул на живот. Стянул трусики еще ниже, но не до конца, до икр. Его натура – маятник. Чуткость сменялась животной страстью. Мягкие пальцы очерствели. Казалось, мои руки сжимали тисками. Вцепился в шею и вжал лицом в подушку. Он трахал меня, как никто прежде. Мне оставалось лишь подлавливать момент для вдоха. В диком танце порой забывала дышать. Тела слились. Я совсем не чувствовала тяжести, хотя он буквально лежал на мне. Но вот сон выдал себя, я всеми силами старалась остаться в нем. Столько, сколько потребуется, пока не наступит разрядка. Это случилось быстро, но я проснулась не по своему желанию. Я почувствовала нестерпимую боль. Его ледяные металлические руки вмиг раскалились, моя кожа загорелась. Запахло обугленным мясом.

Неясно, сколько это продолжалось наяву, во сне время работает иначе. Ясно одно: того хватило, чтобы моя жизнь перевернулась. Я задыхалась под невесомым телом, пока Илюша задыхался подо мной.

Миша выскочил из такси и засмотрелся на озеро. Оно изменилось. Раньше встанешь на берегу да видишь: трубы дымят на той стороне. Рыбаки только крючок закидывают, дерг обратно, а там уже гольян плещется в воздухе. Статная цапля одиноко стоит посреди водоема, клювом острым вертит по сторонам, точно хранитель озера, да следит, чтоб дурного не делали.

Озеро сворачивает за противоположный берег, и чего там творится – отсюда не разглядишь. Сейчас же хвостик озера высох совсем, там на кочках разрослась луговая овсяница. В теплые дни упругие стебельки торчат, как ежовые иглы, а ныне завяли, склонились к земле и походили на миниатюрные соломенные стога. Но дождь уже неделю как льет, и вскоре озеро наполнится водой до краев.

Во всем остальном деревня оставалась такой, какой Миша ее и запомнил с детства. Разве что стало безлюдно и больно уж серо. А так: все те же дома, те же пейзажи… Миша даже подумал, что после отъезда деревушку залили смолой и отковыряли из янтаря аккурат к его возвращению.

Таксист напомнил о себе криком, Миша живо вышел из транса, забрал вещи и пошел к дому. На удивление замок не заржавел за все эти годы, ключ провернулся легко и непринужденно. Миша дернул за расхлябанную ручку с такой силой, что низкий ссутулившийся домик чудом не схлопнулся. Стоило художнику переступить порог, как голову наводнили воспоминания. Сделалось дурно, потемнело в глазах.

Разуваться было глупо, ведь все в доме покрылось сантиметровым слоем пыли. Миша поднялся на второй этаж и сразу вошел в свою комнату. Новая порция воспоминаний. Опять закружилась голова.

Чемодан и рюкзак швырнул на пол, а запечатанные картины аккуратно поставил на диван. В центр комнаты поставил мольберт, а на него – пустой холст. Гниловатый мольберт не то, чтобы стоял. Правильнее сказать, старался устоять из последних сил.

Сюда же пододвинул тумбочку с зеркалом, рукавом смахнул грязь, разложил карандаши, кисти да краски. Приволок банкетку, уселся и замер. Лишь моргал нечасто, когда уставшие глаза как песком насыпались.

Из распахнутой форточки сочился запах дождя. Плавно колыхались давно нестиранный тюль и салатовые шторы. Вода с крыши стекалась в небольшой ручей, тот с дребезгом разбивался о потрескавшуюся плитку на открытой веранде.