Через две недели персонал ЛД вместе с моими родителями должен был решить, на какой срок меня нужно оторвать от внешнего мира. Название программы говорило само за себя: с «Истока» начинался трудный и долгий путь.

– Расскажи, что ты сделал, Т., – попросил Смид.

Эта часть занятия в группе назывался «обмен опытом».

– Ты должен сознаться, чтобы этого больше не повторилось.

Т. – тучный мужчина среднего возраста, одетый сразу в несколько кардиганов, – встал перед группой и с каменным лицом признался, что пытался покончить с собой. Это была седьмая попытка после начала программы. Таблетки, ножи – он пробовал все, что только мог найти.

– Типичный случай, – прошептал Д., наклонившись ко мне. Его теплое дыхание, отдававшее сигаретами, защекотало мне шею. – Боров жаждет внимания. Комплексы из-за папаши.

Т. утопал в своих черных кардиганах, оттенявших его бледное лицо. То, что опустошило его, осталось далеко в прошлом, но ЛД постарается это раскопать.

– Итак, кто первым бросит камень? – вопросил Смид, повернувшись к группе. – Все мы не без греха, всем нам не хватает милости Божьей.

Казалось, что одним лишь усердием можно обеспечить себе полпобеды в борьбе за образ жизни экс-гея. Ты должен захотеть перемениться, и пока твое желание не станет настолько страстным, что ты скорее умрешь, чем останешься геем, ты не сможешь пройти первый шаг – признать, что был неправ. Причина, по которой у будущего экс-гея вроде Т. не возникало желания меняться, кроется в глубоко зарытой семейной проблеме, отдалявшей его от Бога. Так сказал Смид.

– Самоубийство – не ответ, – говорил наставник. – Ответ – это Бог. Простой и ясный.

– Я совершил ошибку, – заученно произнес Т., пряча иссеченные шрамами руки в карманы кардигана. – С Божьей помощью я почувствую ценность собственной жизни.

Д. закашлялся в кулак, чтобы сдержать смех: «Это навряд ли».

Когда Т. наконец сел, мы хором сказали: «Мы любим тебя, Т.». Это было обязательное требование, правило № 9, зафиксированное в справочнике в разделе «Нормы поведения в группе»: «Когда один из членов группы заканчивает говорить, скажите ему: “Я люблю тебя, __________ ”».

Все Господни дети равны, а потому одно имя легко заменить другим.

– Я люблю тебя, Т., – проговорил Смид.

Тогда я не знал этого, но раньше Смид раздавал совсем иные советы. Он до сих пор разбирается с последствиями того, что посоветовал несколько лет назад одному из первых пациентов программы. Согласно мемфисской газете «Фэмили-энд-френдс», он сказал некоему юноше, что лучше ему умереть, чем остаться геем.

C тех пор блогеры насчитали от двадцати до тридцати самоубийств бывших клиентов «Любви в действии», хотя точное количество подобных инцидентов установить невозможно.

Противоречия на этом не кончаются. В интервью «Дэйли Бист» Петерсон Тоскано, бывший пациент Смида, который посещал ЛД в конце 90-х, упомянул, что одному молодому человеку, «потенциальному отступнику» двадцати лет, считавшему, что он мог бы вести открытую жизнь гея за стенами организации, устроили инсценировку похорон. Члены «Любви в действии» стояли над распростертым телом юноши и вещали: «Как ужасно, что он отдалился от Бога, и посмотрите теперь, что с ним стало; он мертв, потому что перестал бороться». Они читали некрологи, в которых описывалось, что юноша быстро подхватил ВИЧ-инфекцию и заболел СПИДом, и плакали над ним до тех пор, пока не внушили ему, что выхода нет, что греховное поведение приведет его к погибели. Как рассказывал мне потом Тоскано, мальчику удалось сбежать из ЛД, но только через несколько лет, в течение которых он подвергался психологической травле.

Лишь страх стыда и следующий за ним страх перед адом удерживали нас от самоубийства.

Смид замолчал и принялся внимательно всматриваться в наши лица, ожидая, когда на них проступит осознание важности первого шага. Через несколько долгих секунд он резко хлопнул в ладоши и отпустил нас на перерыв. Я встал, потянулся и вышел через стеклянную раздвижную дверь на террасу. Казалось, я могу идти и идти, не останавливаясь, часы, дни, недели. Остальные тоже разбрелись кто куда, скребя ботинками бетон.

Я хотел пообщаться с Д. – он производил довольно приятное впечатление. Он явно не старожил и наверняка помнил свой первый день. Но Д. не встал с места, а я отошел в дальний угол террасы. Сквозь стеклянную дверь я видел С.: она одергивала юбку и застенчиво мне улыбалась. Т. все еще сидел в полукруге, безотрывно глядя вниз, на кусок бетона рядом с моей ногой, где рыжие птички склевывали крошки, рассыпанные кем-то из группы. Он держал руки перед собой так, будто в его ладонях лежали зернышки, которые он собирался раскидать от двери до своего стула.

– А теперь, – произнес Смид и отошел к белой доске, которая висела на противоположной стене, – может кто-нибудь сказать мне, что такое генограмма? – Он хлопнул в ладоши. – Ну, кто-нибудь знает?

Он взял черный маркер с серебристой подставки под доской.

С. расправила плечи и подняла руку; другой рукой она все еще одергивала юбку, натягивая ее на красные бугорки коленей. Мне предстояло выучить важные правила под номерами два, четыре и шесть из раздела «Нормы поведения в группе»: «2) Не сутулиться на стуле, не раскачиваться на задних ножках, не сидеть со скрещенными руками, не закатывать глаза и не изображать отвращение на лице; 4) поднимать руку, прежде чем говорить; 6) клиенты должны сидеть так, чтобы никому не подставить случайно подножку». С. наверняка провела здесь достаточно времени, чтобы укротить бо́льшую часть своих ложных образов.

– Да? – спросил Смид.

– Генограмма – это семейное древо, – сказала С. – Она позволяет составить модель семейной истории. Что-то вроде иллюстрированной генеалогии.

«Или списка персонажей», – подумал я, вспоминая время, которые провел в общежитии, вырисовывая в записной книжке генеалогическое древо семьи из «Грозового перевала». Рядом с каждым персонажем я писал его характеристику вроде «злая Кэти». Интересно, мне вернут блокнот?

– Хороший ответ, – сказал Смид и заглавными буквами размашисто написал вверху доски: «Фамильное древо – генеалогия». – Потом повернулся к нам. – Может, кто-нибудь хочет что-то добавить?

Я заерзал на складном стуле. В таких случаях меня всегда одолевала нервозность и хотелось положить конец напряженному молчанию, которое повисало в классе вслед за вопросом, даже если я не знал правильного ответа. Мне просто необходимо было произвести впечатление на одногруппников; хотелось блеснуть знаниями, показать, что я умный, что оказался здесь случайно и скоро покину это место. Я тут ненадолго и в любой момент могу уйти.

– Хорошая догадка, С., – продолжал Смид.

Он взял из рук блондина пачку постеров и протянул ее Т. Тот взял один и передал дальше.

– Генограмма показывает наследственные модели и греховное поведение наших семей. Она относится не столько к генеалогии, сколько к истории, предшествовавшей нашему нынешнему греховному поведению.

Смид снова отошел к доске и с энтузиазмом открыл маркер. Сперва написал А., что означало «алкоголизм», потом Р., что означало «распущенность». Он заполнил всю доску огромными черными буквами, кодами для наших генограмм. Г – «гомосексуальность»; Н – «наркотики»; $ обозначало «азартные игры»; П – «психическую болезнь»; АБ – «аборт»; Б – «бандитизм»; ПО – «порнографию». Я старался не обращать внимания на то, что пункты в списке разнородные – а это нарушение основного стилистического правила, которое я усвоил еще в школе на уроках английского языка. «Наставник не обязан знать все», – напомнил я себе. Д. взял постер и протянул мне оставшуюся пачку. Я почувствовал, как дрожала его рука, пока он передавал мне бумагу. Свой плакат я положил рядом на бежевый берберский ковер.

Смид повернулся к нам и щелкнул колпачком маркера.