– Что, обстрела не было? – спросил Сергей, приходя в себя.

– Сегодня нет, – ответил Тунгус. – Зато у этих там что-то произошло. – Тунгус кивнул в сторону противника.

– Что? – насторожился Сергей.

– Нет их никого, – улыбнулся Тунгус.

– Как это нет?

– А так. То ли их покосил всех кто-то. То ли сами ушли. Пока непонятно. Разведка разбирается. Оружия там брошенного немеряно. Ребята шутят, что драпанули они до самых Карпат. – Тунгус засмеялся. – А ещё разведчики на той стороне какого-то чела встретили. На коне. Говорят, Князь его звать. Ты не слыхал такой позывной?

Сергей поднял глаза на Тунгуса. Потом опустил в землю и как бы сказал про себя:

– Владимир…

– Какой Владимир? – удивился Тунгус. – Серёга, ты чего, не проснулся, что ли?

Сергей резко встал и вышел в траншею.

Было свежо. Раннее утро.

Он высунулся и стал вглядываться в туман, который уже сильно рассеивался.

Он представил себе всадника. И теперь отчётливо помнил, что на том были шлем и кольчуга. Он был в красном плаще. И меч на поясе.

Потом вспомнил солдата, которому дал закурить. И понял, что это был его дед.

Точь-в-точь, как на той фотографии, которую разглядывал с детства.

Сергей глубоко дышал весенним утренним воздухом. И бесстрашно вглядывался туда, где рассеивался туман. Туда, где враги.

За линию соприкосновения.

За линию фронта.

Он отчётливо понял, что увидит жену.

Он вернётся.

И на шахту вернётся.

– Скоро всё кончится, – сказал он вслух, выдыхая холодный воздух. – Скоро всё кончится…

Было очень тихо.

Туман окончательно рассеялся.

07.04.2021

– Вся стена в фотографиях Гребенщикова! – сказал я, заходя в комнату.

– Везде Боб! – констатировал Андрюха.

– И там Боб. И там. Ну ваще, Славик! – я посмотрел на Славку и широко улыбнулся.

– И там в углу – ма-а-аленький Бобик, – заключил Андрюха, и мы все весело расхохотались друг над другом.

Славик, пытаясь сохранить серьёзность, насупившись, сказал с напускной обидой:

– Это не бобик. Это Борис Борисович!

Мы любили пошутить над Славкой. Он не обижался. И отвечал нам тем же.

Мы пришли к Славику домой.

Шёл 1989 год.

Мы, трое, только поступили в электротехнический институт. И только познакомились. Специальность – физическая электроника.

Чистая наука, как говорил мой брат, который закончил этот вуз точно по этой же специальности.

Я спрашивал: почему?

А он отвечал: «Потому, что ты никогда не увидишь и не потрогаешь те вещи, которые вы будете изучать. Как там этот электрон летает и вокруг чего он летает? Чистая теория!»

Говорил он это, конечно, с иронией.

Мы, все трое, новоиспечённые студенты, почему-то сразу сблизились. Сблизились так, как могут только люди в восемнадцать лет. Без корысти. Без оценок друг друга. Без каких-то характеристик.

Мы сразу стали какой-то отдельной троицей на курсе. Андрюха. Славик. И я.

Мы не расставались после лекций. Нам было интересно и весело вместе.

Мы всегда находили, куда пойти и чем заняться.

Вместе.

Мы дружили.

Как три мушкетёра.

И нам это нравилось.

Мы были счастливы. Хоть тогда этого и не знали.

И вообще не знали, что можно быть счастливым и несчастливым.

То есть нам казалось, что мы знаем. И ко всему готовы. Как могут быть в этом уверены люди только в восемнадцать лет.

Просто в этот раз мы пришли к Славке домой.

Не помню, может, это был первый раз, может, нет.

Память сохранила именно этот фрагмент.

Эту квартиру.

Славкину комнату.

Стену, увешанную разнообразными фотографиями Гребенщикова. Напечатанными на фотобумаге.

Тогда ещё не было всей этой техники для воспроизводства изображений. Поэтому каждая фотография была отпечатана отдельно. С негатива. Так, как будто обладатель фотографировал сам.

Они продавались на чёрных рынках. Не помню уже, почём. Но это был очень прибыльный бизнес.

В углу на кресле стояла Славкина гитара. Он неплохо играл. Писал собственные песни. Стихи.

Андрюха тоже умел играть.

Не умел один я.

Друзья пытались приобщить меня к этому делу но я подчёркнуто давал понять, что я безнадёжен.

Вообще мы были очень разными.

До сих пор не понимаю, почему они выбрали меня.

Может, потому, что я единственный из нас троих умел профессионально драться. Занимался подпольно кунг-фу. Может, потому, что у меня у единственного из нас троих была девушка.

Может, потому, что я не был технарем по природе своей и меня всё тянуло поговорить о Достоевском.

Да и в математике и физике я сильно отставал от них.

Меня интересовало что-то другое. Но я тогда не знал, что именно.

Славик был талантлив во всём. Несмотря на то, что в нём явно присутствовало гуманитарное, творческое начало, он, в отличие от меня, сдавал все экзамены на пять. По абсолютно не гуманитарным наукам.

При этом он производил впечатление молодого жизнерадостного разгильдяя. Прогуливал лекции. Не готовился к экзаменам.

Однажды произошёл курьёзный случай.

Сдавая экзамен, Славик доказал теорему не так, как это было принято. Получил два. Единственный раз.

Разразился скандал.

Потому что оказалось, что доказал он её правильно. Только несколько длиннее, чем было надо.

Не готовился. Гуляли мы накануне.

В институте возник большой спор между серьёзными дядьками, какой оценки он достоин.

С одной стороны, понятно, что он не учил и не готовился, с другой, он прямо на экзамене повторил подвиг того великого человека, который её доказал. Практически гений, выходит.

Что-то подобное с ним случалось часто.

Его отец был видным учёным и директором крупного питерского радиоэлектронного завода.

Он ездил за границу на всяческие научные конференции и симпозиумы.

Поэтому у Славки были некоторые вещи, которых не было у нас. Например, видик. И первые фильмы, которые впоследствии оказали на меня огромное влияние, мы посмотрели у него.

Вообще мы были умные ребята. И кино смотрели серьёзное.

Да и всё остальное, понимаю это сейчас только, было важным. Стоящим.

Наверное, мы были последним поколением, которое по-настоящему, от начала до конца, воспитала та, Великая страна. И как венец этого воспитания, мы были наиболее прогрессивными по сравнению с нашими старшими братьями. И наиболее думающими. Думающими свободно.

И хорошо воспитанными.

Но… мы всё-таки были дети.

Мы всё ещё были дети.

Что-то надвигалось.

Что-то происходило.

89, 90, 91-е годы.

В силу того, что мы были воспитаны в благополучных семьях и благополучной страной, мы воспринимали происходящее – всё к лучшему. Поскольку не знали другого.

Не знаю, что бы было, если бы успели повзрослеть и уже могли бы влиять на ситуацию в стране.

Но… этого было не дано.

Нас воспитывали и готовили к одной жизни, а досталась совсем другая.

Но тогда мы этого не знали.

И были счастливы.

Жизнь начиналась.

Прекрасная жизнь. Замечательная…

Первого января 1992 года раздался звонок. Звонил ещё один наш друг.