Судя по всему, Оттона III это не слишком огорчило. Он отпраздновал Пасху в Равенне, где Иоанн Диакон обсудил с ним последние детали предстоящей поездки. После этого император сообщил двору, что отправляется на несколько дней на остров Помпоза[48] близ устья реки По – для поправки здоровья. В тамошнем аббатстве приготовились его принять, и император действительно прибыл, но всего через несколько часов тайно покинул обитель и направился на берег моря, где Иоанн уже дожидался его с лодкой. В сопровождении лишь нескольких доверенных спутников Оттон отбыл в Венецию. Некстати поднялся сильный шторм, но, проведя целые сутки в бурном море, император наконец высадился на островке Сан-Серволо[49]. Там его и встретил дож Пьетро, а о последующих событиях нам поведал их очевидец – все тот же Иоанн Диакон. Ночь, сообщает он, была такая темная, что они едва друг друга разглядели. Разговор начал дож – пребывавший, похоже, не в самом радужном настроении. «Если желаете увидеть монастырь, – обратился он к смутной тени, маячившей перед ним в темноте, – то лучше поторопиться, чтобы еще до рассвета надежно укрыться за стенами моего дворца». Надо полагать, Оттон III и его друзья к тому времени совсем выбились из сил, но Пьетро был неумолим. Император сам настаивал на секретности; император втянул его в эту неудобную ситуацию, заставив действовать исподтишка; император вынудил его тащиться на этот забытый богом остров в холодную, штормовую ночь. Император заварил всю эту кашу – так пусть теперь сам и расхлебывает!
Ни в хронике Иоанна, ни в других источниках нет никаких указаний на то, что Оттон III так уж стремился увидеть монастырь Сан-Заккариа. Неясно даже, почему он так настойчиво требовал встречи с дожем. Но так или иначе, он повиновался. Орсеоло с ним не поехал, а направился во дворец, якобы для подготовки к приему императора, а на деле (как мы от всей души надеемся) – чтобы хоть немного отоспаться.
Та же атмосфера скрытности сохранялась на протяжении всего императорского визита. На следующее утро, после службы в полудостроенном соборе Святого Марка, дож оказал публичный прием спутникам Оттона III. Те вручили верительные грамоты как представители своего господина (который, по их словам, остался в Помпозе для поправки здоровья), а Пьетро Орсеоло приветствовал их от имени республики и приказал разместить со всеми удобствами, после чего тайно направился в дальнюю восточную башню дворца, где еще раньше расположил Оттона, при котором осталась лишь пара слуг. Трапезничать дожу приходилось на людях: по словам Иоанна, «провести с императором весь день он не мог, опасаясь возбудить подозрения у своих подданных». Даже если была лишь отговорка, она звучит правдоподобно, – а Оттон, переодевшись в простую одежду, смог между тем посетить другие церкви и памятники, к которым выказывал такой интерес.
Какие-то переговоры с дожем он, несомненно, провел, хотя их содержание так и осталось тайной. Правители обменялись дарами; дож преподнес императору трон из слоновой кости со скамеечкой для ног, а Оттон III освободил венецианцев от обязанности ежегодно присылать ему новую мантию (эта форма подати вкупе с ежегодной выплатой в размере 50 фунтов серебром действовала еще со времен его деда, Оттона I Великого) и скрепил дружбу с дожем, второй раз выступив крестным отцом его ребенка – на сей раз новорожденной дочери, которую император лично поднес к купели. Затем – по-видимому, не позднее чем через два дня после прибытия – он покинул Венецию так же скрытно, в сопровождении лишь Иоанна Диакона и двоих личных слуг. Остальные его спутники уехали открыто на следующий день.
Несмотря на все меры предосторожности, по возвращении в Равенну Оттон III тотчас объявил, где на самом деле был все это время. Примерно в то же время – очевидно, по предварительной договоренности с императором, – такое же публичное заявление в Венеции сделал дож, и, если верить Иоанну, народ принял это известие с восторгом. Почему – опять же не совсем ясно: венецианцы обожали пышные церемонии, а тайна, окутывавшая визит императора, лишила их возможности увидеть поистине великолепное торжество. Но надо полагать, что заявление Орсеоло подняло престиж республики (не говоря уже о личном престиже самого дожа) в глазах подданных: ведь император впервые в жизни выехал за пределы своих владений – и все ради того, чтобы увидеть Венецию, поклониться ее святыням, полюбоваться ее красотами и испить из источника ее опыта и политической мудрости. Вероятно, гордость за родной город перевесила разочарование.
Так или иначе, Венеция извлекла из этого визита не в пример больше пользы, чем Оттон III. Он решил восстановить свои права в Риме и, вернувшись под его стены с армией, осадил город. Но прежде, чем из Германии успело подтянуться подкрепление, а из Византии – прибыть невеста, которой он дожидался так давно, императора сразила внезапная болезнь (вероятно, оспа), и 24 января 1002 г., на двадцать третьем году жизни, он скончался в замке Патерно, неподалеку от города Чивита-Кастеллана. Удивительно (и весьма удачно в сложившихся обстоятельствах), что он выразил желание быть погребенным не в Риме со своим отцом[50], а в Ахене, который когда-то был столицей империи Карла Великого. Туда и доставили его тело верные последователи, которым пришлось не без труда пробираться через враждебные территории; и там, на хорах собора, останки Оттона III покоятся по сей день.
Смерть Оттона III не изменила намерения Пьетро Орсеоло поддерживать крепкую дружбу с Западной империей. Месяц спустя, когда лангобарды подняли восстание и провозгласили королем Ардоина, маркграфа Иврейского, Пьетро без колебаний поддержал законного императора – Генриха II Баварского, прозванного Святым, троюродного брата Оттона. В благодарность Генрих еще до конца года выпустил новую хартию, в которой назвал Пьетро «дожем Венеции и Далмации» и подтвердил все привилегии, закрепленные за республикой. Вдобавок у Пьетро имелись еще дети, при помощи которых можно было укрепить связи с новым императором. В 1004 г. Генрих II Баварский впервые посетил Италию, и дож прислал к нему в Верону младшего из своих сыновей. Состоялась церемония конфирмации, на которой император выступил посаженым отцом и нарек мальчика христианским именем. Теперь за будущее отношений между Венецией и Западной империей можно было не беспокоиться.
Казалось бы, для столь значимой церемонии дожу следовало избрать старшего сына, а не младшего, но он хранил Джованни Орсеоло для Византии. Пьетро не считал возможным допустить, чтобы дружба с Оттоном или Генрихом повлияла на его отношения с Василием II Болгаробойцей. Далматинский поход, пусть и не оговоренный с Константинополем заранее, помог дожу снискать благосклонность восточного императора, права которого он тщательно оберегал и поддерживал. Василий II был только счастлив, что Венеция взяла на себя ответственность за регион, в котором сама Византия не могла навести порядок. Кроме того, за это время авторитет дожа в Византии возрос благодаря еще одной экспедиции, не такой масштабной, но более доблестной и увенчавшейся освобождением города Бари. Как столица Капитанаты – византийской провинции в Южной Италии, претендовавшей на сюзеренитет над всеми землями южнее черты, проходившей от Террачины на западе до Термоли на побережье Адриатического моря, – Бари был крупнейшей и важнейшей греческой общиной на всем полуострове. Однако в апреле 1002 г. на нее напали сарацины. Осада продолжалась все лето. Наконец 6 сентября венецианский флот под личным командованием Орсеоло прорвал блокаду, доставил голодающим горожанам продовольствие и после трехдневного морского сражения обратил захватчиков в бегство.
Благодарность Византии была тем более велика, что Венеция пришла на помощь Бари по собственной инициативе – хотя республике, очевидно, и самой было выгодно сдерживать экспансию сарацин в Италии. Орсеоло наверняка увидел, что настал удачный момент, чтобы закрепить свое преимущество. Сперва назначив девятнадцатилетнего Джованни своим соправителем, он отправил его вместе с младшим братом Оттоном с официальным визитом в Константинополь, где было достигнуто соглашение о брачном союзе между Джованни и цесаревной Марией Аргирой, племянницей братьев-императоров[51]. Церемонию провел патриарх в императорской часовне в присутствии Василия и Константина; новобрачных короновали по восточному обычаю, одновременно вручив им мощи святой Варвары. Далее последовали пышные торжества, после которых молодожены удалились в предоставленный им дворец. К возвращению в Венецию молодая догаресса была уже на довольно позднем сроке беременности.
