Это вопрос, на который можно дать лишь один ответ, потому что толкнуть людей на столь неразумный, по всем меркам, шаг может только одно побуждение – страх. Основатели Венеции были перепуганными беженцами. Откуда они бежали изначально, не имеет значения; возможно, из Иллирии, хотя одно предание возводит их историю ко временам Гомера и гласит, что это были жители Анатолии, откочевавшие на запад после падения Трои. Но, как бы то ни было, к рубежу IV–V вв. будущие основатели Венеции уже вели цивилизованную оседлую жизнь, расселившись по городам Римской империи вдоль северного и северо-западного побережий Адриатики – таким, как Падуя и Альтино, Конкордия и Аквилея. Лагуна интересовала их разве что как источник соли и свежей рыбы.

Без сомнения, так бы все и продолжалось, если бы история дала на это хоть малейший шанс. Но с началом V столетия на север Италии обрушились варвары. Вначале пришли готы под водительством Алариха: в 402 г. они взяли в осаду Аквилею, по пути разграбив и предав огню богатую провинцию Венетия и Истрия и повергнув в ужас всю Италию. Население целых городов и деревень в страхе бежало перед армией захватчиков. Людям требовалось укрытие – одновременно и неприступное, и незавидное: такое, чтобы враг не имел ни побудительных мотивов, ни практических возможностей последовать туда за беженцами. В этой ситуации острова лагуны оказались очень мудрым выбором. Сюда, решили переселенцы, эти дикари из континентальной Европы, незнакомые с морем и мореходством, скорее всего, не пойдут: на материке хватало куда более привлекательных и богатых целей. Переселенцы оказались правы. В последующие годы беглецов, устремлявшихся в безопасный приют по каналам и отмелям, становилось все больше – по мере того, как через полуостров лавина за лавиной прокатывались все новые волны варваров. В 410 г. Аларих разграбил Рим, а всего через одиннадцать лет был официально основан город Венеция: в полдень 25 марта 421 г.

Так, по крайней мере, гласит древнее и почтенное венецианское предание. К сожалению, документ, на который оно опирается и который связывает основание города с визитом трех падуанских консулов, приехавших создать факторию на островах Риальто, всего лишь правдоподобен, но едва ли правдив. Да, подобная делегация вполне могла посетить острова, и прибытие высоких гостей из Падуи действительно могли ознаменовать строительством церкви, названной в честь святого Иоанна (Сан-Джакомо), как утверждается в этом документе[2]. Но даже если и так, развивать колонизацию падуанцы не стали, а дата основания города, указанная с такой немыслимой точностью, представляется слишком ранней: едва ли на этом этапе островитяне могли самостоятельно проявить столь серьезную инициативу. По меньшей мере до середины V в. мало кто из них рассчитывал остаться на островах навсегда. Как только очередная волна завоевателей отступала, среди беженцев вспыхивала надежда, что скоро они смогут вернуться по домам (если от них хоть что-нибудь осталось) и к прежнему образу жизни. Прошло не одно десятилетие, прежде чем их потомки поняли, что этому не бывать.

Потому что готы оказались лишь первой ласточкой. В 452 г. на смену им явился новый бич народов, куда более свирепый и жестокий, – гунн Аттила, который неудержимо продвигался через Северную Италию, разрушая все на своем пути. Он тоже осадил Аквилею; та героически оборонялась на протяжении трех месяцев, и варвары, не привыкшие к такому стойкому сопротивлению, уже начали поглядывать в сторону более доступных жертв. Но однажды Аттила, объезжая верхом городские стены, поднял голову и заметил аиста, покидающего со своими птенцами гнездо на одной из башен. Невозможно удержаться и не процитировать Гиббона: «С прозорливостью находчивого политика он понял, какую пользу можно извлечь из этого ничтожного факта при помощи суеверия, и воскликнул радостным голосом, что такая ручная птица обыкновенно живет в соседстве с людьми и не покинула бы своего старого убежища, если бы эти башни не были обречены на разрушение и безлюдье»[3]. Гунны, воодушевленные этим знамением, устремились на приступ с новой силой, и всего через день-другой от девятого по величине города Римской империи осталась лишь пустая скорлупка.

За последующие годы та же судьба постигла и многие другие города, селения и усадьбы, так что поток беженцев постоянно рос. Многие продолжали упорно возвращаться на материк, увидев, что непосредственная опасность миновала, но немало находилось и таких, кто предпочитал остаться, примирившись с новыми обстоятельствами и сочтя их приемлемыми. По мере того как условия жизни на материке ухудшались, островные общины росли и даже начали процветать. В 466 г. их представители собрались в городе Градо и разработали простейшую систему самоуправления, основанную на ежегодных выборах трибуна от каждой из общин. На том этапе связи между общинами были еще совсем слабыми, а в собрании участвовали не только жители небольшого архипелага, который сегодня известен под именем Венеции: тот же Градо стоит милях в шестидесяти от него, к югу от Аквилеи, на берегу другой лагуны. И все же именно с этой давней ассамблеи начался неспешный конституционный процесс, который в конечном счете и породил Тишайшую республику.

Разумеется, самоуправление – не то же самое, что независимость; но географическая изоляция помогала первым венецианцам держаться в стороне от политических катастроф, сотрясавших остальную Италию. Гладь лагуны не всколыхнуло даже падение Западной Римской империи и низложение последнего ее императора, малолетнего Ромула Августула, свергнутого варваром Одоакром. Даже остгот Теодорих, в свою очередь свергнувший Одоакра, похоже, сомневался в безоговорочном повиновении венецианцев. Письмо «морским» трибунам от префекта претория Кассиодора, написанное в 523 г. и направленное из столицы Теодориха, Равенны, кажется чересчур витиеватым и льстивым для образца рутинной чиновничьей корреспонденции:

Даже если сделать скидку на обычный для Кассиодора цветистый слог, впечатление остается однозначным: эти странные морские жители могут быть исключительно полезны для государства, но обращаться с ними следует аккуратно. Однако главная ценность его письма – в той картине жизни на лагунах, которую оно рисует (древнейшей из всех дошедших до нас)[5]. Здесь уже обозначены два столпа, на которых в дальнейшем утвердилось величие Венеции, – торговля и мореплавание. Уже у первых поселенцев торговля была в крови. Соль, которую они собирали в своих садках, была не только ценным товаром: ее можно использовать для засолки рыбы, которая почти с такой же легкостью добывалась в окрестных водах. К середине VI в. венецианские торговые плоскодонки стали привычным зрелищем на реках Северной и Центральной Италии.